Дорофеич для Лёли был, пожалуй, самой загадочной фигурой. Она много слышала о жителях барака от тёти Пани, но Дорофеич был единственным в своём роде. Лёля считала его философом. Он любил сидеть один под тополем во дворе, покуривать и о чём-то думать. Или читал толстую старинную книгу в кожаном переплёте с пожелтевшими страницами и с пометками на полях. Тётя Паня однажды сказала Лёле потихоньку, что это Библия, Ветхий и Новый Завет. Он читал её, открывая в разных местах, видимо, искал ответ на вопросы, которые мучили его именно в тот момент. Лоб его прорезала глубокая морщина, рот был плотно сжат. Мужички приставали к нему с вопросами, пытаясь выведать, о чём он так сосредоточенно и подолгу размышляет. Он только бурчал в ответ.
– Дорофеич, ты в Бога веришь?
– А ты нет? Ну и дурак!
– Дорофеич, а чего ты на выборы не ходишь?
– Кого выбирать? Я тех людей не знаю. Агитаторам надо, пусть ко мне сами придут, растолкуют.
– Дорофеич, а чего ты на демонстрации не ходишь?
– На костылях, что ли? И на своих двоих не ходил бы.
– Дорофеич, а чего ты газеты не выписываешь?
– Зачем чужими словами голову забивать? Я своим умом живу.
– Скучный ты сегодня, Дорофеич. Выпить не хочешь? Полегчает.
– Будет желание – выпью. Чего зря продукт переводить.
И ещё Лёля знала, что Дорофеич кормит бездомных собак. Не брезгуя, собирает объедки по «квартирам» и носит в плошках на задворки, где помойка. Там же он смастерил будки. В барак пускать собак было категорически запрещено.
Лёля стояла и вспоминала. Встреча с Зинулей неожиданно вызвала из памяти прошлое, давно пережитое. Вернулись старые укоры совести. Ведь после побега из семьи мужа она постаралась всё забыть. И тётю Паню, и Коленьку, и Зинулю, и Дорофеича, и всех-всех… Она чему-то улыбалась, но глаза у неё были на мокром месте. Лёля вытерла от слёз щёки, выждала ещё немного и медленно направилась к подземке. Ей очень не хотелось столкнуться с Зинулей ещё раз.
II
Как получилось, что Лёлю занесло на Метростроевскую, в замужество, о котором потом не хотелось вспоминать? Произошло это очень постепенно, можно сказать, как-то незаметно.
Она поступила в Институт иностранных языков на педагогический факультет. На дневное отделение не прошла, попала на вечернее. Справку о том, что она работает курьером в редакции толстого журнала, ей обеспечил отец. Она изредка приносила ему из редакции материалы и потом относила их обратно с его редактурой и записками. Времени было много, но надо было успевать и в кино, и на выставки, и на молодёжные вечера в клубах и в других институтах. Студенческая жизнь захватила её. Друзья и подруги детства разбрелись кто куда и редко встречались. Зато в группе у Лёли появились две новые подружки и общий приятель Яшка. В него никто из них не был влюблён, он был их «подружкой», ни к кому не проявлял особого внимания. Худенький мальчик невысокого роста, стригся, как школьник, почти наголо, оставляя впереди косой чубчик, падавший на лоб. Был похож на юного пионера.
Яшка не прошёл по баллам на переводческий факультет, и его по блату временно пристроили на вечернее отделение педагогического. С перспективой: если он сдаст все зачёты и экзамены на отлично, его переведут на переводческий. В армию идти было рано, ему и семнадцати не исполнилось. С медалью школу закончить не получилось, гуманитария подвела математика. Он хорошо учился, лучше всех в группе, вообще был способный. А девчонки – средних способностей, зато весёленькие. Яшке с ними было легко. Они вместе готовились к зачётам и экзаменам, ходили в кино, на выставки, студенческие вечера, зимой встречались на катке. И так сдружились, что и по воскресеньям не расставались, собирались у кого-нибудь дома, играли в карты, в дурака, и в лото. Но чаще собирались у Яшки. Он жил в центре, в трёхкомнатной квартире. В доме, где проживали высокие военные чины с семьями. Отец Яшки, тоже военный, полковник, погиб после войны во время ликвидации диверсии, а где и когда – Яшка не рассказывал, и девочки, понятно, не спрашивали. Яшкина мама была миловидная, тихая женщина. Его младшая сестра ещё училась в школе.