Хэрриет Глэдден провела в «Святой Урсуле» пять лет кряду – и учебные семестры, и каникулы – без перерыва. Она приехала долговязой маленькой двенадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком, а теперь была долговязой большой семнадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком. Отец-невидимка, временами упоминаемый в списке, отправлял миссис Трент чеки по почте и кроме этого не подавал никаких признаков жизни. Бедная Хэрриет была печальным, тихим, заброшенным ребенком и совершенно не к месту в этом бурлящем жизненном водовороте.
Она никогда не получала из дома подарков ни ко дню рождения, ни к рождеству, исключение составляли подарки от лица школы. В то время как другие девочки поднимали шум по поводу писем, Хэрриет, безмолвная и равнодушная, стояла на заднем плане. Мисс Салли выбирала ей одежду, а критерии мисс Салли были скорее утилитарными, чем эстетическими. Хэрриет, безо всяких возражений, была одета хуже всех девочек в школе. Даже ее школьная униформа, абсолютный близнец остальных шестидесяти трех униформ, висела на ней мешком. Мисс Салли с бережливой предусмотрительностью всегда заказывала слишком большой размер, чтобы она имела куда расти, и Хэрриет неизменно снашивала униформы прежде, чем они становились ей впору.
– Кто-нибудь знает, что происходит с Хэрриет Глэдден во время каникул? – как-то раз спросила Присцилла в первый день учебного года.
– Они все лето держат ее про запас, – предположила Пэтти, – поэтому она никогда полностью не оттаивает.
Собственно говоря, именно это они, скорее всего, и делали. Мисс Салли выбирала тихую, уютную, здоровую ферму и вверяла Хэрриет на попечение жены фермера. К концу третьего месяца она была так отчаянно одинока, что с нетерпением и радостным волнением предвкушала более долгую изоляцию во время учебного года.
Однажды Пэтти подслушала, как две учительницы обсуждали Хэрриет, и пересказанная ею версия была живописной.
– Ее отец не видел ее уже много лет. Он просто оставляет ее здесь и оплачивает счета.
– Не удивительно, что он не хочет брать ее домой! – сказала Присцилла.
– Никакого дома нет. Ее мать взяла развод, снова вышла замуж и живет в Париже. Вот почему в прошлом году Хэрриет не могла поехать заграницу во время школьного вечера. Ее отец испугался, что когда она окажется в Париже, мать завладеет ею – не потому, что она действительно нужна кому-то из них, а оттого, что им нравится делать друг другу назло.
Присцилла и Конни заинтересованно навострили ушки. Под самым их носом разворачивалась трагическая интрига, какую можно встретить только в романах.
– Вы, девочки, у которых была счастливая жизнь в семейном кругу, не можете себе представить то одинокое детство, какое было у Хэрриет, – выразительно произнесла Пэтти.
– Просто ужас! – воскликнула Конни. – Ее отец, наверное, настоящий Монстр, если совсем ее не замечает.
– У Хэрриет глаза ее матери, – объяснила Пэтти. – Ее отец не в силах на нее смотреть, так как она напоминает ему о счастливом прошлом, которое больше не воскреснет.
– Это сказала мисс Уэдсворт? – полюбопытствовали они в один голос.
– Не совсем такими словами, – призналась Пэтти. – Я передала лишь основное содержание.
Эта история с живописными дополнениями в считанное время облетела школу. Если бы Хэрриет согласилась играть романтически-меланхолическую роль, на которую была избрана, она могла бы завоевать так называемую популярность. Однако в натуре Хэрриет не было ни малейших признаков театральности. Она просто ходила мрачная, продолжая оставаться нудной и неинтересной. Внимания общественности требовали другие, более захватывающие дела, и Хэрриет со своим окаянным детством была забыта.
Стоя на веранде, Пэтти помахала на прощанье последнему переполненному рождественскими пассажирами «катафалку» и вернулась в дом, оставшись один на один с бессодержательным трехнедельным существованием. Когда она равнодушно поднималась по лестнице, поджидавшая ее Мэгги обратилась к ней с сообщением:
– Мисс Пэтти, миссис Трент хотела бы поговорить с Вами в своем кабинете.
Пэтти повернула назад, задаваясь вопросом, в каком из своих последних поступков ей следовало отчитаться. Посещение личного кабинета Вдовушки обычно означало, что собирается гроза. Она обнаружила четырех оставленных в запасе учительниц уютно сидящими за чайным столиком и, к ее удивлению, все вчетвером встретили ее приветливыми улыбками.
– Присаживайся, Пэтти, и угощайся чаем.
Вдовушка жестом показала на стул и налила в чашку на один дюйм чайной заварки и на три дюйма горячей воды. Мисс Салли снабдила ее отделанной бахромой салфеткой, мисс Джеллингс подала гренки, намазанные маслом, а мисс Уэдсворт – соленый миндаль. Пэтти изумленно заморгала и приняла эти дары. Когда за столом тебе прислуживают четыре учительницы, испытываешь совершенно новые ощущения. Пока она выдумывала историю на потеху Присцилле и Конни, настроение значительно улучшилось. И только она перестала удивляться, отчего ее удостоили таких почестей, как причина открылась.