– О! – сказала она свирепо. – Я могла бы догадаться, что это вы трое.
Какое-то время она молча разглядывала их, потом упала на грубо сколоченный стул и уткнулась головой в прилавок. За последнее время она пролила столько слез, что они начинали течь сами по себе.
– Наверняка, вы расскажете всей школе, – рыдала она, – и все станут смеяться и… и….
Три подруги смотрели на нее с непреклонным выражением лица. Несколько слезинок не способны были их растрогать.
– Ты сказала, что Розали – глупая маленькая гусыня, которая суетится по пустякам. – Напомнила ей Присцилла.
– А он, во всяком случае, был из плоти и крови, – молвила Пэтти, – несмотря на свой кривой нос.
– Ты по-прежнему считаешь ее глупой гусыней? – поинтересовалась Конни.
– Н-нет!
– Тебе не кажется, что ты была гораздо глупее?
– Д-да.
– И ты извинишься перед Розали?
– Нет!
– То, как мы подадим эту историю, – глубокомысленно заметила Пэтти, – сделает ее довольно забавной.
– По-моему, ты форменное чудовище!
– Ты извинишься перед Розали? – вновь спросила Присцилла.
– Да, если вы обещаете не рассказывать.
– Мы обещаем при одном условии: ты должна расторгнуть свою помолвку с Катбертом Сент-Джоном и никогда о ней не вспоминать.
В следующий четверг Катберт уплыл в Англию на «Океанике».[10]«Святая Урсула» окунулась в баскетбольную лихорадку, и обстановка стала бодрой и свободной от романтики.
III. Забастовка в группе Вергилия
– МНЕ надоело слушать по пятницам про права женщин, – с отвращением проговорила Пэтти. – Я предпочитаю газировку!
– У нас отнимают уже третий выходной ради какой-то паршивой лекции, – проворчала Присцилла, выглядывая из-за плеча Пэтти, чтобы прочесть на доске объявлений сообщение, написанное прямым, библиотекарским почерком мисс Лорд.
Оно уведомляло школу о том, что вместо обычного похода в деревню за покупками они будут иметь удовольствие прослушать речь профессора МакВея из Колумбийского университета. Тема беседы – забастовка женщин-работниц прачечных. После чего в гостиной будут угощать чаем, а хозяйками назначаются Мэй Ван Арсдейл, Хэрриет Глэдден и Пэтти Уайатт.
– Сейчас не моя очередь! – возразила Пэтти, заметив последний пункт. – Я была хозяйкой две недели назад.
– Это потому, что ты написала эссе по теме «Восьмичасовой рабочий день». Лорди думает, что ты будешь задавать этому парню-профессору умные вопросы и покажешь ему, что «Святая Урсула» не является обыкновенной средней школой, где изучают лишь мнимые достижения, а школой, в которой актуальные проблемы…
– А я так хотела пойти за покупками! – заныла Пэтти. – Мне нужны новые шнурки. Я всю неделю ежедневно завязываю узелки на своих старых.
– А вот и она, – шепнула Присцилла. – Радуйся, а то она заставит тебя переводить целый… Доброе утро, мисс Лорд! Мы как раз высказывались по поводу лекции. Должно быть, ужасно интересно.
Вместо формального приветствия две подруги улыбнулись и последовали за своей учительницей на утренний урок латинского языка.
Именно мисс Лорд прозвучала в «Святой Урсуле» современной нотой. Она верила в воинствующий суфражизм, профсоюзы, бойкоты и забастовки и приложила немало труда к тому, чтобы привить своим маленьким подопечным ее собственную передовую точку зрения. Но работала она наперекор вязкой инертности. Ее маленьких подопечных ни капли не волновала проблема прав в туманном будущем двадцать первого века. Зато их ужасно волновало то, что они теряют половину выходного дня сегодня. По пятницам во второй половине дня им позволялось потратить чеки школьного банка на карманные расходы и, выстроившись в колонну, возглавляемую и замыкаемую учителями, проследовать в деревенские магазины, чтобы пополнить свой недельный запас лент для волос, газированной воды и фотопленки. Даже если у какой-нибудь девочки оказывалось столько наказаний, что ее недельную стипендию полностью съедали штрафы, она все равно демонстративно следовала в деревню и смотрела, как отовариваются другие счастливицы. Это вносило разнообразие в монотонное шестидневное существование в пределах школы.
Но нет худа без добра.
В это утро мисс Лорд предварила чтение стихов Вергилия обсуждением предстоящей лекции. Забастовка прачечных, сказала она, ознаменовала эпоху в индустриальной истории. Забастовка доказала, что женщины, как и мужчины, способны поддержать друг друга. Она хотела, чтобы ее девочки поняли, что такое солидарность рабочего класса. Ее девочки слушали с серьезным вниманием и охотно задавали вопросы, как только истощалось ее красноречие, умудрившись, таким образом, оттянуть чтение латинских стихов на сорок пять минут.
Профессор, спокойный человек с козлиной бородкой, пришел и стал читать утомительную лекцию об отношениях работодателя и работников. Его аудитория слушала с вежливыми, умными улыбками, тогда как их мысли безмятежно витали где угодно. Великие вопросы о Капитале и Труде были и вполовину не так для них важны, как пропавшая впустую вторая половина дня, как эссе, которое нужно написать к завтрашнему уроку английского, или даже как то, что сегодня будет вечеринка с мороженым, после которой состоится урок танцев. Но Пэтти, сидевшая впереди, пристально смотрела в лицо лектору широко открытыми, серьезными глазами. Она поглощала его аргументы и откладывала их про запас.
Чаепитие прошло согласно графику. Три избранные девочки принимали своих гостей с легкостью испытанных хозяек. Несмотря на то, что их поведение подвергалось проверке, с последующим выставлением оценок, это ничуть не умаляло их положения. Они осваивали лабораторным методом светскую обходительность, в которой возникнет необходимость позже, в большом мире. Хэрриет и Мэй руководили чаепитием, а Пэтти занимала важное лицо беседой. Позднее, в разговоре с мисс Лорд, он отметил, что учащиеся на редкость подкованы в экономических вопросах.
Мисс Лорд почтительно отвечала, что она пытается заставить девочек мыслить самостоятельно. Социология – это такая область, в которой невозможно учить уроки наизусть. Каждая из них должна прийти к собственным выводам и действовать в соответствии с ними.
Мороженое и танцы восстановили душевное равновесие обитательниц «Святой Урсулы» после умственных экзерсисов второй половины дня. В девять тридцать (когда устраивались вечерние танцы, ученицы ложились не раньше десяти) Пэтти и Присцилла учтиво попрощались на ночь, вежливо пробормотали «Bon soir, Mam'selle»[11] и, по-прежнему сна ни в одном глазу, резво понеслись вверх по лестнице. Вместо того чтобы, как воспитанные школьницы, со всей поспешностью приготовиться ко сну, они стали репетировать в Южном Коридоре па своего нового испанского танца. Сделав пируэт, они остановились у двери Розали Пэттон.
Розали, еще не снявшая бледно-голубого пышного бального платья, сидела на кушетке скрестив ноги. Ее золотистые локоны ниспадали на раскрытую книгу Вергилия, а слезы с тоскливым постоянством капали на строчки, которые она зубрила.
Успехи Розали в латыни на последнем году обучения можно было проследить по страницам, покрытым пузырями. Она была симпатичным, ласковым, беспомощным ребенком, прискорбно ребячливым для ученицы выпускного класса, но неотразимо очаровательным. Все поддразнивали ее, защищали и любили. Ей, с ее чрезмерно женской безответственностью, было суждено привести в окончательное замешательство первого оказавшегося на ее пути мужчину. Очень часто Розали мечтала – в то время как должна была сосредоточиться на латинской грамматике – о том счастливом положении в будущем, когда улыбки и поцелуи придут на замену герундиям и герундивам.