— В санитарном лагере опять будут урезать паек, мы должны быть готовы.
И еще новость — радостная: Красная Армия освободила Будапешт. На очереди Вена… Скоро, совсем скоро нас ожидает свобода. Конечно, если выживем к тому времени. Уходя, Гендрих настоятельно рекомендует мне подумать о своем здоровье.
— Выглядишь ты неважно, — замечает Иржи. — Я попрошу наших ребят, чтобы тебе передали кое-что.
— Прибереги лучше для себя, — говорю я. — Твой вид тоже не внушает доверия. Чувствуется, что сливочное масло и колбаса отсутствуют в твоем пайке.
Гендрих легко хлопает меня по плечу:
— Все равно я принесу тебе хлеб, возможно, еще кое-что достану. И ты не откажешься, дружище. Мы вам хлеб, а вы нам — большее. Вы, русские, даете нам уверенность в победе.
Действительно, на почве голода я чувствую себя с каждым днем все хуже и хуже. Опухли ноги, в сердце перебои. Мне трудно ходить, и я вынужден как можно чаще отдыхать. Притащу пустые носилки со двора и уже не могу больше ничего делать. А тут что ни день — новые тяжести.
19 февраля 1945 года рано утром из верхнего лагеря принесли известия о чудовищной казни русского генерала. Кто был этот генерал, мы узнали позже: Карбышев, Дмитрий Михайлович. Инспектор инженерных войск Красной Армии, крупный ученый. Карбышев три года провел в концлагерях Флосенбург, Заксенхаузен, Освенцим. Немцы склоняли его перейти к ним на службу, но в ответ слышали гордые слова: «Я — советский солдат, предателем никогда не был и не буду».
В Маутхаузен генерала привезли ночью. Продержали предварительно в горячей душевой, потом полураздетого вывели на аппель. Стоял двенадцатиградусный мороз, с гор дул сухой колючий ветер. Из брандспойта ударила мощная водяная струя. Карбышева обливали холодной водой, пока он не превратился в сплошную ледяную глыбу.
Слушая рассказ Петровича, Лешка то и дело восклицал:
— Ах, подлецы, ах, мерзавцы! Припомним мы им, за все припомним!
Никитин вертелся рядом, по всему было видно, хочет говорить со мной наедине. Костылев понял, что ему лучше оставить нас.
— Пойду к доктору, — сказал он, ни на кого не глядя, — посоветуюсь, как глину превращать в хлеб… Делал же когда-то Иисус Христос из воды вино.
И Лешка скрылся в глубине барака. Петрович в сторонке завел разговор с испанцем, а сам то и дело косился по сторонам, чтобы просигналить нам в случае опасности.
— Давай, выкладывай, — говорю Никитину.
— Тебя требуют наверх, — коротко, по-военному доложил он. — Сегодня в обед потащим тележку. Гляди только — фрицы злы, как осы, каждого мало-мальски подозрительного задерживают на воротах.
Вторично отправился с командой пищеблока в верхний лагерь. Эсэсовцы и впрямь шныряют на каждом шагу, но мы проскользнули удачно. План у нас разработан: ребята уходят за грузом, а я стою возле тележки; потом они подтягивают возок ближе к складу, я тем временем исчезаю. Место свидания старое — тыльная сторона бараков, куда редко заглядывает начальство.
Ждать долго не пришлось, с разных сторон появились Сахаров и Кондаков. Стараясь выглядеть как можно более торжественным, Сахаров здесь же выпалил одним духом:
— Ты уже знаешь, что интернациональный комитет ввел тебя в свой состав. Теперь комитет принял решение возложить на тебя обязанности по подготовке и руководству восстанием.
Сообщив это, Сахаров выжидающе взглянул мне в глаза. Признаюсь, идя на свидание, я ожидал чего угодно, только не такой новости.
— Это окончательное решение? — спросил я Ивана Михайловича.
— Сахаров во главе русской подпольной организации, — ответил Кондаков. — Раз он сказал, значит так и есть. — И, пожимая мне руку, добавил: — Поздравляю с доверием товарищей. И, если ты не возражаешь, я твой начштаба…
— Раз это окончательно решено, я требую немедленного перевода в верхний лагерь, — сказал я.
Сахаров кивнул головой в знак согласия, обещал сегодня же доложить об этом комитету. Я остался с Иваном Михайловичем. Кондаков стал докладывать обстановку. Несмотря на усилившийся террор, создаются боевые группы во главе с надежными товарищами. Каждая группа знает свои исходные позиции, имеет оружие, хотя и в очень малом количестве. Кроме нескольких пистолетов и гранат, ничего нет. Все надежды на трофеи.
— Скажи, — спросил я Кондакова, — есть договоренность с национальными группами? Как чехи, поляки, испанцы?
— Чехи полностью солидарны с нами. Ими руководит замечательный человек, коммунист Антонин Новотный. Товарищи берегут его, он редко показывается, но курс своей организации дает правильный. У тебя ведь был их товарищ.