Как долго еще старуха собирается здесь оставаться? напирал тот на Йожи. Квартиру ей подыскивают, ответила Йожи. Забрал бы ее к себе кто-нибудь из родственников, произнес этот господин, счищая о стену грязь с сапог. Мадам уже очень стара, сказала Йожи. Ну вот и пусть ее к себе забирают, прикрикнул он, мне что ли за ней ходить? Что за люди, сказал он, старого человека бросили на улице. Я сильно удивилась: ведь я же не на улице, я здесь живу шестой год и Лео, хозяин поместья, мой зять.
Как-то майским утром пришел Филипп и сказал, что мне нашли квартиру в Мостах. Йожи помогла уложить два чемодана, мужчина в форме на машине подвез меня до железнодорожной станции в Поселье, а заодно и Филиппа, с которым мы потом вместе поехали в Любляну. А Йожи помахала мне, когда станционный смотритель в красной фуражке поднял палочку и поезд тронулся. Она заплакала. Я хотела сказать, чтобы она все же не плакала, скоро я вернусь, может, вместе с Вероникой и Лео.
Не знаю, где теперь Йожи, где Вероника. Только Филипп заходит. Вчера он мне сказал по секрету, что написал в Мюнхен. Теперь надо только дождаться ответа.
Ночь расступается, за окном потихоньку начинает светать. В коридоре слышны голоса первых проснувшихся соседей, которые уже выстроились в очередь в уборную. Кто-то наливает воду в ведро. Я немного еще полежу, поговорю с Петером. О том танце в Риеке. Он всегда был стеснительным и робким, а в тот раз осмелел. Потом сяду к окну и буду наблюдать за прохожими на улице. Может, снова мимо пройдет тот Йеранек из Поселья, я окликну его и спрошу, не знает ли он, с кем ушла Вероника. Если Йеранек не знает, может, знает Хорст, немецкий доктор. Филипп послал ему письмо. Я буду ждать Филиппа, он издалека помашет мне письмом, которое пришло из Германии. Может, уже этим утром.
3.
Когда я вернулся около восьми утра с утренней прогулки в Луитпольдпарке, если вообще мое ковыляние с палкой можно назвать прогулкой, в почтовом ящике меня ждало странное письмо, которое сразу вернуло меня во времена моей армейской службы в гористых краях Словении. Совсем незнакомый человек по имени Франц Горисек спрашивал меня, не располагаю ли я сведениями о пропавших во время войны супругах Веронике и Лео Зарник. Меня это так задело, ну какие сведения у меня могут быть? Два года прошло, с тех пор как я в последний раз видел Веронику и Лео, и я кому-то должен объяснять, почему и куда они пропали, что с ними стало?
Жена была на работе, сын, кто знает, где его носило, а я как всегда один в пустой квартире, раньше времени поседевший, ни на что не годный человек. Кроме, как на то, чтобы по утрам приносить молока и хлеба, а потом прогуливать себя в Луитпольдпарке, возвращаться по Бруннерштрассе и смотреть на старательно восстанавливающих свои разрушенные дома людей. Ну и под конец еще взяться за последнее стоящее дело, которым можно заниматься хоть каждый божий день — приготовление обеда.
Это утро выдалось не таким, как всегда, в руках я держал письмо, которое вызвало во мне внезапное смятение. Я сторонюсь этого, мы, пережившие во время войны то, что нам довелось пережить, мы держимся подальше от этого, от воспоминаний. Все прекрасное из того времени тянет за собой что-нибудь отвратительное, лучше уж ничего, ни хорошего, ни плохого, лишь прогулка, подволакивая ноги, чтение газет, готовка обеда, этого совершенно достаточно. И любоваться молодыми людьми, большинство из них женщины, которые образуют длинные цепочки, передавая кирпичи. Здания вырастают из руин, жизнь поднимается и идет вперед, что было, то было, что погребено при взрывах бомб и снарядов, то погребено. Несмотря на то, что на город всего несколько месяцев назад падали бомбы и снаряды, все это уже кануло в Лету, и все мы, кто прошел эту страшную войну, назавтра станем людьми из прошлого. А я вот принадлежу ему уже сегодня, потому что не желаю помнить. Прошлое и мои воспоминания постепенно затягивается пеленой забвения. Седина на голове, которой еще пять лет назад и в помине не было. Вглядываясь в зеркало, я понимаю: жизнь перевалила на другую сторону, туда, где мои павшие товарищи, которые полегли в украинских топях, на разбитых лесных дорогах Словении, где из засады нас косили партизанские пули, утюжа лица о лобовые стекла автомобилей, на равнинах Ломбардии, по которым мы в сорок пятом отступали к Альпам. Тогда смерть просто-таки косила и неистовствовала, уносясь дальше собирать свою жатву. Тем не менее, я не воспринимал ее так, как сейчас, теперь я ощущаю ее в себе, в своем теле, ковыляющем туда-сюда по квартире и на утренние прогулки, где в парке спозаранку поют птицы, а когда я иду назад, слышно уже жужжание августовской мошкары, на улицах старательные руки молодых людей укладывают кирпичи и балки на прежние места, вставляют окна и двери, слышны смех и бодрые голоса. Всюду пробуждается жизнь, во мне же поселилась смерть, слишком много я видел смертей, чтобы радоваться этому лету, когда все начинается сызнова, людская смерть, словно голодная крыса, засела в моих мозгах, какой толк в них, раз они отказываются помнить войну, минувшие годы службы в вермахте, ничего. Она будит меня по ночам, напоминая о наступлении нового дня, я снова ковыляю в ванную и обратно в постель, маршрут один — в никуда. Смерть была мне неведома, когда была совсем рядом со мной в далеких краях, теперь же она мерещится мне всюду, в опавших листьях во время утренней прогулки, в глазах старой собаки, бредущей за своим хозяином.