Сверху было хорошо видно, как поднимаются по ручьям отары. В нашем урочище их жило четыре: две на поляне, еще две по боковым долинам. Поднимаясь, мы сверялись с тем, как двигаются наши товарищи.
К двенадцати мы выбрались к подножиям осыпей. Прямо над нами, уже совсем близко, возвышалась красная пила скал. Над ними — только небо. Овцы тут же рассеялись, прекратили движение, жадно кормились. Чуть позже или раньше на такую же высоту поднялись и наши соседи.
Удивительное чувство испытывают чабаны, глядя на мир с высоты, взмахами рук приветствуя товарищей, таких же, как и мы, поднебесных работников. Тойчо взял у меня бинокль, поочередно взглянул на друзей. Ближе всех к нам пасли Харбек и Бере, за Карасу ходила отара Джалаля, дальше всех братья Мойдуновы.
Пока овцы разошлись по плоскотинам, мы с Тойчо развели костерок, вскипятили чай, перекусили. То же самое делали и соседи. И у них поднялись к небу белые дымки. Было совсем тихо. Слабое зимнее солнце почти не согревало горы, воздух не колебался над ними теплым маревом, и величественная панорама вокруг была неподвижна. Мирные костры наших товарищей делали горы обжитыми. Мы были с Тойчо не одиноки.
Тойчо тронул меня за рукав, показал вниз, где двое всадников, не торопясь, шагом ехали над ущельем.
— Уку и Бере, неразлучные товарищи, куда-то поехали. — Тойчо внимательно рассматривал их в бинокль. — Взяли с собой сумы, куда могли поехать?
С высоты мы долго провожали всадников взглядом. Тойчо все не мог успокоиться, размышлял, куда бы мог поехать старший брат.
Вечером, подходя вслед за отарой к дому, я мысленно перебирал, что успел за день сделать. Измерен проход отары за день, сколько шагов пройдено ею маршем, сколько с выпасом. Сделана первая схема урочища, на ней нанесен путь отары. Я уже представлял себе, как со временем вся схема покроется сетью пройденных маршрутов. Станет ясен порядок использования отарой пастбищ. Нужно будет измерить глубину снега на склонах, описать растительность. Особую свою задачу я видел в изучении скоплений животных. Еще по Туркмении мне были знакомы «походные колонны» — цепочки марширующих друг за другом животных. Но здесь, в тесноте гор, значение этих колонн неизмеримо возрастало. Овцы рассыпались по склонам лишь ненадолго, вскоре вновь устремлялись друг за другом вперед. И если чабан вовремя не перехватывал их, вся отара начинала маршировать, неизвестно в какие дали. Тойчо в таких случаях говорил: «Кой кеттен» (баран пошел). Бежать по крутым склонам через глубокие ущелья наперехват отаре было нелегко. А крики запрета: «Кой… кой… та… та…» — не всегда останавливали овец.
Я заметил, что Тойчо знал места, где отара могла уйти, заранее отрезал овцам путь. Он старался не допустить, чтобы отара бросила пастьбу, вмешивался, останавливал возникшее «течение». И все же это явление было главной бедой для чабана, а для меня — лакомой проблемой.
Уку встречал нас у кошары, корм был уже рассыпан по корытам, словно старший чабан никуда не отлучался. Делать мне было нечего, и все же я не хотел раньше товарищей уйти в дом. Вместе ходили, одинаково мерзли, неудобно было делать себе поблажку.
— Ara, мясо есть, — обрадовался Тойчо, едва переступив порог. Запах в небольшом домике действительно был очень аппетитен. Нас поджидал Бере, чабан с соседней зимовки. Нас познакомили. Зура начала вытаскивать куски из казана на деревянное корытце, а мы наскоро переобулись, сели в кружок. Тойчо поднес мне, Бере, Уку тазик, слил теплой воды на руки, передал протянутое Зурой полотенце. Потом постелил клеенку. Зура подносила пиалы, баурсаки, лук, а Тойчо быстро все это раскладывал, порезал дольками лук. Начали с бульона. Тойчо налил его в большие пиалы, поднес каждому из нас. Зура и дети устроились отдельным кружком.
После бульона ели мясо, потом пили чай. Пир удался на славу. Как видно, Уку затеял его в честь моего приезда, приветствовал гостя. Между прочим, чабаны, смеясь, спросили меня, понравился ли мне вкус мяса. Не понимая, в чем подвох, я попытался вспомнить, отличался ли вкус от обычной говядины? Оказывается, это было мясо яка. Уку и Бере ездили за ним в бригаду яководов, работавшую на соседней речке.
Мы еще побеседовали о разном. Спрашивал в основном Бере, а Уку прислушивался, присматривался к разговору. Тойчо вел себя как младший, как мог служил нам и на первый план не лез. Казалось, что Уку присматривается ко мне, пытается понять, хорошо ли, что ему достался такой необычный и к тому же долгий гость. Как видно, реакция Бере — близкого друга — была для Уку важна.
Потянулись однообразные рабочие дни. Выход в восемь, до двенадцати подъем, потом чаевка, пастьба, в четыре начало спуска и в шесть у кошары. Таким был наш ежедневный распорядок.