— Что ж теперь?
— Теперь там дом, там подкормка для овец.
— Хорошо это?
— Для меня хорошо, для овец плохо. Впрочем, для овец тоже неплохо, — поправился он. — Чем самим корм собирать, лучше дома есть. Раньше больше скота в этих местах пасли. Теперь другое время. Никто высоко в горах жить не хочет, дома привыкли. И овцы привыкли, в кошару хотят.
Сравнение «раньше» и «теперь» частенько становилось темой наших разговоров. Чабаны уважали «раньше» за то, что люди трудились тогда больше, а ведь это были их отцы и деды. Многое из того, что они делали, казалось теперь непосильным, немыслимым. Вдоль склонов, перебираясь через довольно высокие хребты, тянулись арыки орошения. Раньше в горах сеяли ячмень и, говорят, получали неплохие урожаи. Эти арыки копали многие годы, конечно, вручную. Казалось, такая работа посильна только богатырям. И чабаны пасли тогда выше, больше жили в горах лучше знали их, бережливей использовали. И причиной тому была тоже нужда, нехватка пастбищ. Ведь лучшие земли принадлежали кулаку. Но теперь, когда ни голод, ни сила не властвовали над людьми, они с сожалением вспоминали о подвигах дедов и хотели сравниться с ними трудом, умением.
Я давно собирался в Дараут-Курган по своим делам. Теперь предстояло еще выхлопотать для отары Кийка и Манаса больше подкормки.
Вместо моего молодого конька Киик дал своего.
— Даже если спишь, он сам довезет. Прямо к моему отцу привезет, скоро чай, барашка кушаешь, большой живот имеешь, — напутствовал меня чабан. Огорчения не портили его веселого, насмешливого нрава.
Действительно, поездка прошла удачно. Конь хорошо знал дорогу, сам выбирал, где пуститься вскачь, где семенить шагом. И дом Мойдуновых в поселке он нашел очень уверенно. Нигде меня не побеспокоил, только приветствовал ржанием других коней, стоявших оседланными почти у каждого дома. Такой здесь был обычай — ста шагов не ходить пешком.
На постой я устроился в гостинице. Приведя себя в порядок, отправился на почту и, подбодренный письмами из родной Москвы, дальше — в контору совхоза, столовую, кино.
Под вечер в гостинице стало шумно, прибыли гости: из Совета Министров Киргизии, обкома и райкома. Все вспоминали трудную, но интересную дорогу. Сначала грозные перевалы, а потом величественная панорама долины, слева от которой возвышался Памир, а справа Алайский хребет, не могли не запомниться, не породить массу мыслей.
Рано или поздно заговорили о судьбах местного овцеводства. Ему повезло, замечательный ученый, направлявший овцеводство Киргизии, Михаил Николаевич Лущихин — понимал, какими должны быть овцы, способные освоить эти края [10]. Он вывел породу киргизских тонкорунных овец, скрещивая привозных овец с местными и отбирая на племя ягнят высоконогих, легких, прыгучих, не боящихся мороза и ветра, сытых на скудных пастбищах. Но меня подкупало, что Михаил Николаевич ценил и местную киргизскую породу овец, помог ее сохранить и улучшить. Он понимал, что в условиях Алая нужны овцы особые, чемпионы по приспособленности, те, что выжили после сотен лет жесткого отбора. Среди алайских овец особо ценятся белые овцы, их шерсть замечательна для тканья ковров. Ильяс Ботбаев, ученик Лущихина, посвятил алайским овцам свою работу и жизнь.
Среди разговоров о том, о сем я не забыл попросить подкормку для овец нашей отары. Рассказ о молодых братьях-чабанах, об их мечте стать лучшими порадовал всех тем, что растет молодая смена пастухов.
Опасное пастбище
Мы выехали из кишлака около десяти часов утра. Овазбек, не торопясь, трусил впереди на черном жеребце, что-то напевал, а умолкнув, поворачивался ко мне и спрашивал: «Ну как? Не устал?» Черные усы словно перечеркивали его лицо, придавая выражение лихости и уверенности в себе. Овазбек возвращался к своему стаду яков. Я еле уговорил его взять меня с собой. Теперь я старался быть ему как можно более легким спутником.
Солнце пригревало все сильней и сильней, сгоняя со склонов свежевыпавший снег. На крутых подъемах наши кони скользили по узкой тропе, так что я инстинктивно клонился в сторону от обрыва. Часа через три мы добрались до большой поляны, где за большим глиняным дувалом были сложены кипы прессованного сена. Здесь же одиноко стоял верблюд. Однообразная верховая езда уже порядком наскучила мне, и я с радостью принялся помогать Овазбеку вьючить верблюда сеном, которое нужно было, чтобы прокормить лошадей высоко в горах. Лишь яки могут довольствоваться редкими пучками травы, пробивающейся между скал.
Снова мы потянулись вверх. Верблюд тихонько постанывал, однако на удивление бодро тянул сено в гору.