— Проблема вовсе не в выполнении приказа, черт возьми! Лучше бы никогда не встречаться с тобой!
— Прости.
— Ставкой является Земля, и ты находишься по другую сторону…
— А я полагаю, что это ты.
— Что же ты собираешься сейчас предпринять?
— Так как я не в состоянии переубедить тебя, мне остается только одно: помешать вам.
— Ты не сможешь убрать секретаря Рэдпола и его супругу без шума. Не забывай, что мы очень обидчивы.
— Я знаю об этом.
— Поэтому ты не сможешь причинить вред Досу, и я не верю, что ты сможешь причинить вред мне.
— Ты права.
— Значит, остается Хасан.
— Еще раз правда на твоей стороне.
— Но Хасан есть Хасан! Что ты сможешь предпринять против него?
— Почему бы вам прямо сейчас не дать ему увольнительную и избавить меня таким образом от хлопот?
— Мы не можем этого сделать.
Она подняла взор. Глаза ее были влажными, но лицо и голос ничуть не изменились.
— Если окажется, что ты был прав, а мы заблуждались, — произнесла она, — то уж постарайся простить нас.
— Простите и вы меня тоже, — кивнул я.
Всю эту ночь я почти не спал, находясь рядом с Миштиго, но ничего не случилось.
Следующее утро прошло без особых событий, как и большая часть дня.
— Миштиго! — произнес я, как только мы остановились, чтобы сфотографировать склон очередного холма. — Почему бы вам не уехать домой? Вернуться на Таллер, а? Или куда-нибудь еще? Просто уйти отсюда и написать какую-нибудь другую книгу. Чем дальше мы удаляемся от цивилизации, тем меньше мои возможности защитить вас.
— Вы дали мне пистолет, понятно? — Он изобразил правой рукой будто стреляет.
— Очень рад за вас, что вы так решительно настроены. Но все же подумайте хорошенько.
— Этот козел находится у нижней ветки вон того дерева?
— Да. Им очень нравятся молодые зеленые побеги на ветках.
— Я хотел бы сфотографировать его. То дерево называется оливковым?
— Да.
— Хорошо. Я хотел бы знать, как правильно подписать этот снимок: «Козел, объедающий зеленые побеги оливкового дерева». Неплохой заголовок?
— Прекрасный. Снимайте побыстрее, пока козел еще там.
Если бы он не был таким коммуникабельным, таким четким, таким безразличным к самому себе. Я ненавидел его. Я не мог его понять. Он разговаривал только тогда, когда о чем-то спрашивал или отвечал на вопрос. И всякий раз, когда он удостаивал вопрос ответом, он был кратким, уклончивым, высокомерным, причем зачастую одновременно. Он был самодовольным, тщеславным, синим, во всем проявлялась его власть. Он заставил меня глубоко задуматься о традициях рода Штиго в области философии, филантропии и просвещенной журналистики.
Однако в этот вечер я разговаривал с Хасаном после того, как не спускал с него глаз весь день. Он сидел у костра, будто сошел с картины Делакруа. Эллен и Дос Сантос сидели поблизости, попивая кофе.
— Мои поздравления!
— Поздравления?
— За то, что вы Не попытались убить меня. Вероятно, это произойдет завтра?
Он пожал плечами.
— Хасан, посмотрите на меня!
Он повернулся в мою сторону.
— Вас наняли убить этого синего?
Он снова пожал плечами.
— Не нужно этого отрицать, да и признаваться не нужно. Я уже и так все знаю. И поэтому я не могу допустить, чтобы вы это сделали. Верните деньги, которые заплатил вам Дос Сантос и ступайте своей дорогой. Я могу раздобыть для вас скиммер к утру. Он доставит вас в любое место, какое вы только пожелаете.
— Но я счастлив здесь, Карачи.
— Ваше счастье тотчас же прекратится, как только с этим синим что-нибудь случится.
— Я телохранитель, Карачи.
— Нет, Хасан. Вы сын верблюда диспентика.
— Что такое диспентик, Карачи?
— Я не знаю эквивалента в арабском, а вы не знаете греческого. Обождите минуточку, и я подыщу другое оскорбление. Вы — трус, пожиратель падали, крадущийся по темным закоулкам, потому что вы помесь шакала и обезьяны…
— Возможно, это именно так, Карачи, так как мой отец говорил мне, что я родился для того, чтобы с меня живого содрали кожу и четвертовали.
— Почему?
— Я был связан с дьяволом.
— Да?
— Да. Это чертям вы играли вчера? У них были рога, копыта.
— Нет, это были не черти. Это результат воздействия радиации на детей несчастных родителей, которые бросили их умирать в этой глуши. Они же тем не менее выжили, но потому, что глушь для них — это настоящий родной дом.
— О! А я-то считал их чертями. Я до сих пор так о них думаю, потому что один из них улыбнулся мне, когда я молился о том, чтобы они простили меня.