Когда-то в старину здесь было нечто вроде места поклонения. В юности я часто заходил сюда, ибо мне нравилась какая-то умиротворенность, характерная для этого места. Иногда мне здесь попадались полу-люди или вообще не люди, иногда снились приятные сны или я находил какую-нибудь старую керамику, голову статуи или вообще что-нибудь такое, что можно было продать в Ламии или в Афинах.
К этому месту нет тропы. Нужно просто знать, где оно находится. Если бы с нами не было Фила, я бы не повел туда никого. Я знал, что ему нравится все, что обещает уединение, безлюдную многозначительность, что сулит приоткрывшийся вид на туманное прошлое и тому подобное.
Сойдя с дороги и пройдя полмили через рощу, а затем мимо груды скал, пройдя через расщелину между ними (нужно знать, в каком точно месте), можно выйти на широкую прогалину, где всегда неплохо передохнуть, прежде чем двинуться дальше. Затем следует короткий крутой спуск, и внизу появится поляна в виде яйца длиной около пятнадцати метров, а в поперечнике около двадцати. В одном из ее концов — обширная пещера, обычно пустая. На поляне наугад разбросаны наполовину погрузившиеся в землю, почти квадратные камни. Деревья и скалы отчасти увиты диким виноградом, а в центре возвышается огромное старое дерево, ветви которого, будто зонтик, закрывают почти все пространство поляны, благодаря чему почти весь день здесь сумрачно. Благодаря этому же данное место трудно разглядеть с расположенной наверху прогалины.
Однако мы смогли различить посреди этого места сатира, ковырявшего в носу. Я увидел, что у Джорджа рука потянулась к пистолету, заряженному усыпляющими пулями, и схватил его за плечо. Пристально посмотрев в его глаза, я посмотрел в сторону и покачал головой. Он пожат плечами и опустил руку.
Я вытащил из-за пояса пастушью свирель, которую выпросил у Ясона. Остальным я показал жестом, чтобы они пригнулись и старались не шевелиться. Сам же я сделал несколько шагов назад и поднес свирель к губам. Первые звуки, которые я извлек из свирели, были для пробы. Прошло очень много лет с тех пор, как я последний раз играл на этом инструменте.
Уши сатира поднялись торчком, и он стал озираться. Он сделал быстрые движения в трех разных направлениях, как застигнутая врасплох белка, еще не взобравшаяся на дерево, на котором она надеется получить убежище. Затем он застыл, дрожа мелкой дрожью, как только я завел старую мелодию и будто повесил ее в воздухе. Я продолжал играть, все вспоминая и вспоминая другие мелодии, которые когда-то играл, выводя какие-то опьяняющие мотивы, которые, как оказалось, столько лет скрывались в подвалах моего сознания. Все это снова вернулось ко мне, пока я стоял здесь, играя для этого малого с мохнатыми ногами.
В городе я бы не сумел выводить эти переливающиеся трели, каскады звуков, издавать которые может только свирель, но здесь внезапно я снова стал самим собой. Я увидел новые листья среди деревьев и услышал цокот копыт.
Я медленно пошел вперед.
Будто во сне, я заметил, что стою, опираясь спиной о ствол дерева, и они находятся вокруг меня. Они переминались с копытца на копытце, не в состоянии оставаться без движения, а я играл для них, как играл когда-то, много лет назад, не зная, на самом ли деле они те же, что слушали меня тогда, да и не ощущая необходимости знать это. Они скакали вокруг меня, они смеялись, обнажая белые зубы, глаза их сверкали, они кружились, толкались, тыкая друг друга своими ножками и рожками, высоко вверх подбрасывая свои козлиные ноги, наклоняясь далеко вперед. Они подпрыгивали вверх, громко топали, трамбуя землю.
Я кончил играть и опустил свирель. На этот раз я играл последнюю сочиненную мною песню. Это была погребальная песня, которую я играл в тот вечер, когда решил, что Карагиозису необходимо умереть. Тогда я осознал провал движения за Возрождение. Они не вернутся, не вернутся никогда. Земля погибнет. Я сошел вниз, в парк, примыкающий к гостинице, и играл эту последнюю мелодию.
На следующий день огромная ладья Карагиозиса покинула Пирей…
Они расселись на траве. Время от времени то один, то другой косили свои глаза. Все они скорбели со мной, слушая эту песню.
Я не знаю, сколько времени длились мои наигрывания. Когда песня закончилась, я опустил свирель и сел. Через некоторое время один из них протянул руку, дотронулся до свирели и быстро отдернул ее. Затем он посмотрел на меня.
— Ступайте, — сказал я.
Но они, казалось, не поняли меня. Я поднял свирель и проиграл снова несколько последних тактов.
«Земля гибнет, гибнет. Вскоре она станет мертвой… Расходитесь, бал окончен. Поздно, поздно, очень поздно…»
Самый крупный из них покачал головой.
«Расходитесь, расходитесь, расходитесь… Цените тишину. Жизнь сделала свой первый ход и сама себя сгубила. Цените тишину. На что надеются боги, на что? Нити порваны. Им не на что надеяться. Все это была просто игра. Расходитесь, расходитесь, расходитесь. Поздно, поздно, так поздно…»
Они продолжали сидеть, и поэтому я резко встал, хлопнул в ладоши и громко крикнул:
— Иду!
Потом повернулся и быстро пошел прочь.
Собрав своих спутников, я повел их к дороге…
9
Из Ламии до Волоса около шести с половиной километров, включая обход одного «горячего» места. В первый день мы прошли, наверное, одну пятую часть этого расстояния. Вечером мы расположились лагерем на поляне, немного в стороне от дороги. Ко мне подошла Диана и сказала:
— Ну, так что?
— Что «что»?
— Я только что вызвала Афины. Рэдпол молчит. И я поэтому хотела бы знать ваше решение сейчас.
— Что-то ты настроена очень решительно. Почему бы нам не подождать еще немного?
— Мы и так ждали слишком долго. Предположим, ему взбредет в голову достаточно быстро завершить турне. Эта местность вполне может подвести его к этому. Здесь очень часто бывают несчастные случаи… Ты ведь знаешь, что скажет Рэдпол — то же, что и раньше. И это будет означать только то, что и раньше, — смерть!
— Мой ответ остается тот же: нет!
Она быстро-быстро заморгала, опустив голову.
— Пожалуйста, пересмотри свое решение…
— Мне не хотелось бы, чтобы ты пострадал или еще хуже…
— Мне и самому все это не по нутру. Поэтому ты можешь значительно облегчить жизнь нам обоим, если настоишь на отмене предыдущего решения.
— Но я не могу этого сделать.
— Дос Сантос может это сделать, если ты его об этом попросишь.
— Проблема вовсе не в выполнении приказа, черт возьми! Лучше бы никогда не встречаться с тобой!
— Прости.
— Ставкой является Земля, и ты находишься по другую сторону…
— А я полагаю, что это ты.
— Что же ты собираешься сейчас предпринять?
— Так как я не в состоянии переубедить тебя, мне остается только одно: помешать вам.
— Ты не сможешь убрать секретаря Рэдпола и его супругу без шума. Не забывай, что мы очень обидчивы.
— Я знаю об этом.
— Поэтому ты не сможешь причинить вред Досу, и я не верю, что ты сможешь причинить вред мне.
— Ты права.
— Значит, остается Хасан.
— Еще раз правда на твоей стороне.
— Но Хасан есть Хасан! Что ты сможешь предпринять против него?
— Почему бы вам прямо сейчас не дать ему увольнительную и избавить меня таким образом от хлопот?
— Мы не можем этого сделать.
Она подняла взор. Глаза ее были влажными, но лицо и голос ничуть не изменились.
— Если окажется, что ты был прав, а мы заблуждались, — произнесла она, — то уж постарайся простить нас.
— Простите и вы меня тоже, — кивнул я.
Всю эту ночь я почти не спал, находясь рядом с Миштиго, но ничего не случилось.
Следующее утро прошло без особых событий, как и большая часть дня.
— Миштиго! — произнес я, как только мы остановились, чтобы сфотографировать склон очередного холма. — Почему бы вам не уехать домой? Вернуться на Таллер, а? Или куда-нибудь еще? Просто уйти отсюда и написать какую-нибудь другую книгу. Чем дальше мы удаляемся от цивилизации, тем меньше мои возможности защитить вас.