(3) Мы не должны надеяться создать в ком-либо удовлетворительное отношение к предмету смерти с помощью аргументов, апеллирующих только к сознанию; в частности, ни к чему хорошему не приведут намерения показать, что смерть менее ужасна, чем какие-либо другие события, если (как это обычно и бывает) это убеждение не проникает на уровень бессознательного.
Чтобы добиться этих разнообразных целей, мы должны принять несколько разных методов, соответствующих опыту ребенка или юноши. Если человек близко не общался с умирающим ребенком, то ему довольно легко принять смерть как общий факт, не вызывающий большого эмоционального интереса. До тех пор, пока смерть абстрактна и внеличностна, о ней говорят обычным тоном, а не как о чем-то ужасном. Если ребенок спрашивает: «Я умру?» — надо ответить: «Да, но нескоро». Необходимо не допускать любого намека на тайну в отношении смерти. Ее надо отнести к той же области, что и испорченную игрушку. Но, конечно, желательно, если можно, сделать ее кажущейся более отдаленной, пока дети еще малы.
Когда умирает кто-то близкий для ребенка, ситуация иная. Предположим, например, что ребенок теряет брата. Родители несчастны, но несмотря на то, что они могут не желать, чтобы ребенок знал, как они несчастны, правильно и необходимо, чтобы он воспринимал отчасти их страдание. Очень важна естественная привязанность, и ребенок должен чувствовать, что его родители испытывают ее. Более того, если путем нечеловеческих усилий они скрывают от ребенка свое горе, он может подумать: «Они не будут беспокоиться, если я умру». Такая мысль может подтолкнуть развитие разного рода психических заболеваний. Следовательно, хотя шок от такого происшествия очень серьезен, если оно случается во время позднего детства (в раннем детстве оно не переживается так сильно), тем не менее, если оно случилось, мы не должны слишком минимизировать его значение. Этой темы не надо ни избегать, ни акцентировать ее; то, что можно сделать без какого-либо явного умысла, так это создать новые интересы, и, прежде всего, новые привязанности.
Я думаю, что невероятная привязанность ребенка к какому-либо одному человеку довольно часто является признаком того, что что-то неладно. Такая привязанность может возникнуть к одному родителю, если другого родителя не очень любят, или к учителю, если не сложились отношения с обоими родителями. В общем, это — следствие страха: предметом привязанности является только та личность, которая дает чувство безопасности. Но сама привязанность такого типа в детстве — нездоровое явление. Если такая привязанность существует, то смерть любимого человека вдребезги разбивает жизнь ребенка.
Даже если внешне кажется, что все хорошо, каждая последующая любовь будет переживаться с чувством ужаса. Муж (или жена) и дети будут окружены чрезмерной заботой и будут восприниматься бессердечными, когда они будут просто жить своей собственной жизнью. Родители, следовательно, не должны чувствовать удовольствия, если станут предметом такой привязанности. Если ребенок в целом счастлив и имеет дружеское окружение, он без больших трудностей переживет боль любой потери, которая может с ним случиться. Воля к жизни и надежда будут достаточными, чтобы обеспечивать нормальные условия для роста и счастливой жизни.
Когда же угрожает несчастье, существует два способа справиться с ситуацией: мы можем попытаться избежать несчастья, или мы решим встретить его стоически. Первый способ замечателен, если его можно применить, не запятнав себя трусостью; но последний необходим рано или поздно для каждого, кто не хочет быть рабом страха. Это отношение и есть стоицизм.
Большой трудностью для воспитателя является то, что внушение стоицизма молодежи дает выход садизму. В прошлом принципы наказания были настолько свирепыми, что воспитание открывало путь для жестокости. Возможно ли привить необходимый минимум дисциплины без появления удовольствия от причиненного ребенку страдания? Люди старой закалки будут, конечно, отрицать, что они испытывали подобное удовольствие. Всем известна история о мальчике, чей отец, ударив его розгами, сказал: «Мальчик мой, это причиняет мне большую боль, чем тебе!». На что мальчик ответил: «Тогда разреши мне, папа, сделать то же самое с тобой». Самуэль Батлер в книге «Путь всего живого» изобразил садистское наслаждение злых родителей способом, убеждающим любого современного студента-психолога. Что же тогда мы должны с этим делать?..