— Еще не знаю, мама. Но я все время об этом думаю.
Гэррет не сомневалась, что мать ее понимает. Мэри Флетчер никогда не задумывалась над условностями. Если ей хотелось надеть белые туфли в День памяти погибших в войнах[2], она их надевала. Родители Гэррет с самого начала договорились, что имена всех их детей будут начинаться с буквы «Г». Первых четверых назвать было легко, но после того, как уже были названы Гвен, Глория, Грег и Грант, оставалось только одно имя, которое нравилось Мэри. С годами Гэррет полюбила свое необычное имя. Но еще больше она была благодарна родителям за то, что они воспитали в ней индивидуальность, внутреннюю стойкость и чувство уверенности в себе.
— Я предлагаю тебе распаковать чемоданы и пожить немного дома.
Понимание и тепло в глазах матери притягивали Гэррет так же, как освещенное окно влечет к себе усталого путника. Гэррет улыбнулась. Флетчеры славились неожиданным проявлением своих чувств.
— Может, я так и сделаю, мама.
Поднявшись в свою спальню, Гэррет огляделась. Все чемоданы лежали открытыми, но ни один не был распакован. Она не удивилась, что мать уже все поняла.
Кровать Гэррет все еще была застелена старым сиреневым покрывалом с оборкой. За исключением выцветших обоев, комната была такой же, какой она оставила ее девять с половиной лет тому назад.
Воспоминания нахлынули на Гэррет. В этой комнате прошли ее девичьи годы, здесь она мечтала, строила планы, а когда Джейс признался ей, что влюблен в Лорел Энн, проливала горькие слезы.
Гэррет могла бы переехать в комнату Гвен и Глории, когда те уехали в колледж, а потом вышли замуж: она была больше и из окна открывался красивый вид. Но Гэррет предпочла мансарду: здесь было уютно и она принадлежала ей одной.
Обхватив по привычке себя руками, Гэррет обошла комнату. Что-то сегодня было не так, и дело не только в выцветших обоях. Эта комната была ее пристанищем, якорем, а дом — гаванью в любую бурю. Почему же тогда у нее такое чувство, будто якорь уже не держит и ее куда-то сносит?
Есть люди, которые отлично себя чувствуют в любом месте. Она не из них. У нее были друзья в колледже, а сразу по окончании она нашла хорошую работу в солидной юридической фирме, где были возможности для продвижения — лет эдак через сто. Но все же у нее была хорошая квартира, несколько близких друзей и много знакомых. Однако ничто не связывало ее с Флоридой по-настоящему, не было ощущения, что это навсегда. Конечно, в Майами никогда не было морозов, а весна на юге и вовсе была восхитительной. Но в мичиганских холодах было свое неповторимое очарование. Один только сверкающий на солнце снег чего стоит!
И Джейс Макколл.
Всего час назад она была уверена в том, что никогда не завоюет любовь Джейса. Ведь он не стал дальше переделывать дом, потому что все еще любил Лорел Энн. Может быть, она ошибалась? Может, у него просто не было времени? Ему надо было воспитывать дочь, работать в мастерской и помогать брату.
Наверно, ее мать права: ей следует распаковать чемоданы и остаться.
Гэррет улыбнулась своему отражению в зеркале. Упрямство, которым — к счастью ли, на беду ли — она была наделена от рождения, взяло верх. Твердым шагом она подошла к чемодану и начала методично доставать из него и развешивать в шкафу свои вещи.
Она дома, и, черт побери, заново познакомится со своей семьей. Она также докажет одному упрямому человеку, что может быть ему больше чем другом, гораздо больше.
Ей, конечно, будет нелегко. А когда это было легко, если дело касалось Джейса Макколла?
Глава третья
Уже давно прошло то время, когда Джейс обычно запирал мастерскую. Кортни осталась на ночь у своей лучшей подруги. Она мечтала об этом всю неделю, потому что еще никогда не ночевала вне дома. Его пугала мысль о том, что он останется дома один, но еще нестерпимее была мысль о том, что его дочь вообще может уехать из Стоуни-Крика.
Он понимал, что спасти его может только чудо. Ему даже показалось, что оно может свершиться. Но он ошибся.
Джейс опустил лебедку, разложил по полкам инструменты и тщательно вычистил грязь из-под ногтей.
Гэррет не появлялась.
Что и следовало ожидать. Он чуть шею себе не свернул, оборачиваясь каждый раз, когда кто-нибудь заходил в гараж. Он набил себе на голове шишку поднятым капотом, когда ему послышался голос Гэррет, но оказалось, что голос принадлежал кому-то другому. Он регулировал моторы, менял масло и свечи, а от тупой боли, начавшейся еще утром, к вечеру голова просто раскалывалась.
Она не придет. И сознание этого было нестерпимее, чем боль в шее и стук в висках, вместе взятые. Если Кортни не было дома, он, как правило, шел в закусочную. Но сегодня он пойдет в бар на Мейн-стрит. В последний момент, однако, он передумал и, взяв из холодильника бутылку пива, решил напиться в одиночку в своем темном гараже.