Ценители псовой охоты, сетуя на ее упадок, оставляли различные свидетельства об этом культурном явлении, благодаря чему создается обширный контекст для толстовского описания охоты. Источники, которые я буду использовать при разъяснении этого социально-исторического контекста, включают в себя пространные воспоминания о псовой охоте, увидевшие свет в 1859 году, три руководства по разведению и использованию борзых и гончих, вышедшие отдельными изданиями в 1846, 1876 и 1891 годах, а также небольшие статьи, опубликованные как в массовой, так и в специальной охотничьей периодике того времени. В совокупности они позволят нам понять, каким образом в толстовском изображении семьи Ростовых, их ловчего Данилы и других дворян-охотников, а также домашних животных, выступающих посредниками между ними и добычей, которую они преследуют, в том числе самой желанной – матерым волком, отразились семиотические коды псовой охоты на волков как культурной практики эпохи Наполеоновских войн. Кроме того, этот подход поможет прояснить связь между псовой охотой на волков и феноменом «русскости» – в частности, при помощи выявления лексики и внутренних предпосылок, повлиявших на толстовское описание, а также определения той роли, которую волки играли в восприятии русской глубинки и русской природы самими же русскими людьми. Английская охота на лис, которую в недавнее время подробно исследовал Гарри Марвин, и русская псовая охота имеют много общего, но при этом и существенно различаются[20]. Эти различия обусловлены не только разными культурными установками, но и более значительными пространствами дикой природы, сохранившимися в Европейской России, не говоря о Средней Азии и Сибири; русские люди справедливо отличали их от более окультуренных и ухоженных западноевропейских и особенно английских ландшафтов[21]. Если в Западной Европе к XIX веку волки были истреблены или их численность сократилась до минимума, то в России они по-прежнему воплощали и символизировали непокоренную природу и оставались связаны с представлениями русских людей о самих себе, неся то положительные, то отрицательные коннотации. Огромная пропасть пролегает между эпической маскулинностью русского охотника Борятинского, который прямо с лошади спрыгивает на волка и действует наравне со своим борзым псом Зверем, и английским охотником-аристократом, сидящим в седле и с почтительного расстояния наблюдающим, как свора фоксхаундов терзает загнанную лису, но не принимающим непосредственного участия в охоте. В конечном итоге мой анализ, возможно, прояснит, почему Толстой включает в свой огромный роман о многоаспектном столкновении России с Западом столь обширное и, на первый взгляд, ни с чем не связанное описание охоты[22].
Мой метод будет состоять в следующем: сначала я обозначу основные источники, которые создадут контекст для тщательного прочтения охотничьих глав «Войны и мира», а затем поэтапно рассмотрю толстовское описание псовой охоты, на каждом этапе обращаясь к этому более широкому контексту. Такой подход предполагает некоторую «прерывистость», поскольку я буду маневрировать между толстовским текстом и более широким контекстом, однако в конечном итоге он приведет к более тонкому пониманию некоторых существенных вопросов. В конце главы я выделю несколько повторяющихся моделей, лежащих в основе русской традиции изображения борзых, волков и русских псовых охотников, и сопоставлю их с совершенно иными парадигмами английской охоты на лис. Также я сопоставлю жестокость, проявленную Николаем во время охоты на волка, и испуг, в дальнейшем овладевший им на поле боя, когда его противником стал уже не волк, а человек. В целом первая глава подготовит почву для исследования того, как изменилось отношение к волкам вследствие распространения ружейной охоты и мероприятий по истреблению волков во второй половине XIX века (этим вопросам будет посвящена вторая глава).
Илл. 3. Р. Ф. Френц. Великий князь Владимир Александрович на охоте за волками (1890-е годы). Image copyright Lebrecht Music & Arts
Из источников, упомянутых ранее, особое внимание я уделю стилизованному под охотничьи мемуары сочинению малоизвестного современника Толстого, Егора Эдуардовича Дриянского (1812–1872), «Записки мелкотравчатого» (1859)[23]. Дриянский, который был на полтора десятилетия старше Толстого (1828–1910), родился на Украине, но зрелые годы провел в России и в 1850–1860-е годы публиковался в основных российских журналах, пользуясь покровительством драматурга А. Н. Островского. Несмотря на замечательный писательский талант, его карьера оказалась неудачной – отчасти из-за тяжелого характера, приводившего к разногласиям с издателями и другими литераторами; поэтому, несмотря на принадлежность к дворянству, последние годы жизни он провел в нищете. Фрагменты его самого значительного произведения, «Записок мелкотравчатого», первоначально публиковались в журналах «Москвитянин» и «Библиотека для чтения». В 1859 году, всего за два года до освобождения крестьян и примерно за полдесятка лет до начала работы Толстого над «Войной и миром», «Записки» были выпущены отдельным изданием в качестве приложения к недавно основанному ежемесячному журналу «Русское слово».
20
Обстоятельное «насыщенное описание» английской охоты на лис см. в [Marvin 2002]. См. также [Marvin 2001; Marvin 2003]. Марвин, в частности, уделяет внимание английской охоте на лис в новейшую эпоху, но также дает представление о фоксхаундах как о носителях особого культурного смысла, поэтому я счел полезным поразмышлять о значении борзых для русской культуры. Детальное описание охоты на лис в Англии XIX века см. в [Itzkowitz 1977; Carr 1986].
21
Восприятие обширных пространств и диких ландшафтов Российской империи как западными, так и русскими путешественниками исследует Кристофер Эли [Ely 2003].
22
Крейг Скотт отделяет «охоту на волков, изображаемую как естественное утверждение жизни, со своей правдой и величием», от «праздного соревнования», которое представляет собой более поздняя охота на лис и «кроликов» [Scott 1990: 121]. К сожалению, краткое рассмотрение этого вопроса, предложенное Скоттом, оказалось ограниченным из-за явного невнимания к охоте как социальной и исторической институции в России начала XIX века, а также из-за отсутствия у исследователя базовых знаний об использовании борзых и допущенных им ошибок. Например, он не отличает крупного и быстроногого европейского зайца, погоня за которым становилась серьезным испытанием для борзых, от более мелкого кролика, не представлявшего особой ценности в качестве добычи [Ibid.: 122].
23
Это сочинение было переиздано в 1930 и 1985 годах. Из вступительных статей к этим изданиям я заимствовал сведения о литературной деятельности Дриянского, а также немногочисленные известные факты его биографии. См. [Щеголев 1930; Гуминский 1985].