Близкое знакомство Толстого с охотой на волков повлияло на изображение охоты в «Войне и мире», чрезвычайно точное во всех отношениях: в нем правильно используется охотничий жаргон, детально описаны организация процесса охоты и состав охотничьего отряда, изложены функции различных участников охоты, а уровень охотничьей подготовки действующих лиц и их отношение к охоте, собакам и добыче становятся знаками внутри данного семиотического поля. Толстовское изображение охоты соотносится и в то же время расходится с мифическими архетипами, представленными в очерке С. П. Жихарева. Творческие отступления, допущенные Толстым, придают его описанию особую непосредственность, но также отражают тонкое понимание культурной институции, лежащей в основе этого описания, и глубокую привязанность писателя к природе и охоте как интенсивному и осмысленному способу взаимодействия с природным миром.
Первая из глав, посвященных охоте, открывается развернутым описанием изменений, которые осень придала флоре и фауне в имении Ростовых. Восприятие этих сезонных изменений Николаем напрямую связано с его представлениями об условиях, пригодных для хорошей охоты, в которой он, страстный, но еще сравнительно неопытный охотник, только начал разбираться. Этими природными изменениями вызваны и метаморфозы, происходящие со всеми тремя видами намеченной добычи:
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время [Толстой 1938а: 244].
Каждая деталь этого описания, пропущенная сквозь обостренное охотничье восприятие, свойственное Николаю, соотносится с конкретными методами, в соответствии с которыми проводилась псовая охота: обычно ее устраивали осенью, после сбора урожая, когда молодые волки уже были достаточно крупными и могли представлять самостоятельную угрозу, но еще держались рядом с родными логовами, чтобы находиться в одной стае со взрослыми волками. Голые, «выбитые скотом» поля, опустевшие после жатвы, Толстой противопоставляет лесистым «островам» и кустарникам, которые служат укрытием для будущей добычи. Разумеется, охотники, ездившие верхом, старались не топтать поля до сбора урожая, и охота чаще всего происходила в тот период, когда густая летняя растительность уже поредела, но еще не выпал глубокий снег, который усложнил бы погоню за добычей.
Если на волков Ростовы охотились преимущественно в собственном обширном имении, то лисиц и зайцев они преследовали далеко за его пределами в компании своих соседей Илагиных. В этой связи следует упомянуть, что, как указывает Мачеварианов, русские землевладельцы обычно с радостью разрешали охотникам-дворянам охотиться на своих угодьях. Эту их готовность предоставить свои владения для охоты другим помещикам, также имевшим землю в собственности, Мачеварианов противопоставляет западному обычаю строго соблюдать букву закона и считает доказательством русского патриотизма:
Наши русские землевладельцы совершенно чужды меркантильных расчетов, столь обычных у западных народов… В наших провинциях достаточно одного намека охотника, чтоб получить от владельца или управляющего местностью не только дозволение, но радушное приглашение; а потому русский охотник всегда гордится пред иностранцами правом свободной, раздольной охоты во всех концах России [Мачеварианов 1991: 18].
Экспансивность Мачеварианова выглядит чрезмерной (и вызывает иронию в контексте толстовского романа, между героями которого возникнет спор, на чьей земле была поймана лисица), к тому же из его слов напрашивается вывод, что патриотическая традиция предоставлять охотникам доступ в земельные угодья существовала только среди дворянства. Однако упоминание о ней показательно, поскольку свидетельствует, сколь огромные пространства неразработанной земли и лесов оставались в России по сравнению с Западной Европой.