Голос его прервался.
Чемоданов смотрел, как он с натугой дышит, как пальцы его тискают скрепку, а затем распрямляют в линию.
— И ты мне… Мне!
Питерец судорожно, порциями, заглотнул сухой кабинетный воздух.
— Извините, — сказал Чемоданов.
— Ты больной? Извинения мне твои, знаешь… — Новый владелец ООО «Пневмопластпром», кривя губы, вновь согнул скрепку. В глазах его застыла влага. — А я? Да пусть работают твои работники! Надо мне! У меня, может, и жизни-то такой, как у них…
Он уронил голову на стол, как-то совсем по-детски закрываясь руками. Плечи его вздрагивали. Уже не слова, что-то непонятное, горловое, обиженное говорил питерец кому-то в столешницу.
Чемоданов оглянулся — у дверей, сев, размазывал слезы по лицу мордоворот-охранник. Что ж они, подумалось Чемоданову, ревут-то?
На скамейке перед домом горбилась соседка.
Услышав чемодановские шаги, она боязливо повернула голову. Моргнула, ожидая, видимо, от него какой-то реплики. На сухом лице застыла гримаса, с какой обычно люди ждут про себя гадостей.
Но Чемоданов прошел молча, и тогда соседка пожаловалась ему в спину:
— Что ж это с людьми-то делается, Николай Иванович?
Чемоданов оглянулся по сторонам, не замечая фатальных изменений. Качались на качелях дети, кто-то ползал по гимнастической стенке. Мамаша катила сине-белую коляску по тротуару. В окне автостояночной будки маячил охранник. Прошел человек с пакетами, прижал магнитный ключ, скрылся в подъезде.
— А что с людьми?
Соседка поджала губы.
— А как с цепи! — сказала она. — Вот каждый норовит обхаять! Эта, носатая, из тринадцатой… — Она замолчала, ожидая, что Чемоданов догадается, про кого разговор, и махнула рукой. — Ой, да вы ее видели! Из тринадцатой. В лицо мне, что я — гадина, представляете?
Чемоданов не представлял.
— Извините, я вас плохо знаю.
— Татьяна я, Алексеевна. Вон мои окошки. — Соседка качнула кривым пальцем. — А потом из пятидесятой на меня тоже… Будто бы я ее свекрови нашептала!
Она опять умолкла, ожидая чемодановской реакции.
— А вы? — спросил он.
Она потупилась.
— Ну, я… Житейский же был разговор! А у меня фантазия! А она вечно идет с улыбочкой такой! От кого, скажите, Николай Иванович, ходят с такой улыбочкой?
Чемоданов вздохнул.
— Не стыдно?
— Вот! — вскрикнула соседка. — И вы туда же! И вы… А у меня никого…
Она говорила все тише и тише, ее некрасивое лицо теряло жесткость, мягчело, обвисало, делалось устало-несчастным.
— Я никому не нужна. А вы у меня и это отбираете…
— Бросьте! — раздраженно ответил Чемоданов.
— И как жить? — совсем тихо спросила соседка.
Она посмотрела на Чемоданова.
— Честно, — сказал Чемоданов. — Честно. Как с чистого листа.
Чемоданов вдруг открыл для себя: все вокруг говорят о честности, справедливости и совести.
В автобусе, на улице, на работе, наверное, даже дома, в семьях. Он слушал и удивлялся: много в людях всякого накопилось. Может, как и у него — через край хлынуло.
Подступило к горлу и…
Ну, когда-то же должно было, думалось ему. Иначе-то как? Мрак и ужас. Хоть Катьку спроси, хоть кого.
А так — честно.
День четвертый
Телевизор сошел с ума.
То есть новости в телевизоре пошли с сумасшедшинкой.
Утренний выпуск был полон эксклюзива от местной администрации: и глава, и руководители отделов, будто сговорившись, каялись на камеру.
Сначала признавались, потом каялись, потом обещали, что больше никогда!..
Картинка тряслась, и лица чиновников, напряженно-искренние, с выпученными глазами, то пропадали из кадра, то появлялись вновь. Слышались всхлипы, но Чемоданов не мог поручиться, что это не оператор.
— Мы теперь честно! — доносил микрофон.
— Обязуемся служить!
— И не воровать!
Толстая женщина в брючном костюме, видимо, куратор социальных программ, упав на колени, протягивала сцепленные пальцы в объектив:
— Пособия всем! Всем, кому положено! Пожалуйста!
Затем падала ниц, и волосы ее мели по паркетным плашкам.
Сам глава был насуплен и вещал трубным голосом:
— Мы, всем коллективом, единогласно решили, что пока остаются острые проблемы, будем работать в двенадцатичасовом режиме.
Он поднимал палец.
— Без дополнительной оплаты!
И смотрел на зрителей прояснившимися честными глазами.
— Вот как, — сказал сам себе Чемоданов, стукнув кулаком себя по колену. — Давно пора.
«А если это по всему городу? — подумал он. — А если по области? А если…»
У него захватило дух. Он почувствовал, что становится свидетелем чего-то великого, волнующего, окончательного.
— Катя! — позвал он. — Катя!
Супруга появилась аккурат к репортажу из отделения полиции.
К отделению стояла очередь. Хмурая. Мятущаяся. Полная не самых приятных личностей на фоне кирпичной кладки и распахнутой железной двери. Чемоданов решил сначала, что это стоят к открытию магазина.
Раньше так стояли разве что к пивным киоскам.
Но тут торжествующе влез репортер, и оказалось, что ни к пиву, ни к похмельному состоянию собравшихся ситуация отношения не имеет.
— Удивительное событие происходит сегодня на улице Тоцкой! Очередь у отделения полиции! В чем же здесь дело?
Репортер заглянул в камеру и побежал в люди.
— Что вы здесь делаете?
С хитрым лицом он проткнул микрофоном, похожим на черный леденец на палочке, воздух перед щуплым мужичком в джинсовой куртке.
Мужичок смутился.
На лице его отразилась внутренняя борьба, но затем какая-то твердость появилась в его взгляде, ощущение правоты, правильности, что ли.
— С повинной я. Украл.
— А почему стоите?
— Совестно.
Репортер покачал головой и перепрыгнул к следующему очереднику:
— Вы, наверное, тоже сдаваться?
Очередник, хмурый, рослый мужчина в кожанке, отвернул микрофон в сторону:
— Шел бы ты, парень, отсюда. Здесь все такие.
И очередь закивала его словам.
На заводике кипела жизнь.
Именно так ощутил для себя Чемоданов какую-то вдохновленную суету в цехах и даже в заводоуправлении. Все бегали, все мелькали с какими-то радостными лицами, всех куда-то несло, тащило, толкало.
Все почему-то общались или радостным шепотом, или лозунгами какими-то. Чемоданов и сам заметил за собой.
— Товарищи! Премия — в конце месяца! — восклицал он, если и удивляясь внутренне, то совсем недолго.
Или:
— Лучше трудимся — лучше стране!
С питерцем они сработались замечательно.
Тот пропадал черт знает где, а, появляясь, объявлял одну за другой пугающе хорошие новости:
— Расширяемся! Дали госгарантии! Договорился с областными!
Глаза у него блестели, словно наполированные.
— Мы с тобой, Николай, такую стройку отгрохаем! — зажимал он кулак. — Мы так развернемся! Не торговые центры теперь нужны!
После окончания рабочего дня Чемоданов вместе со всеми шел на захламленный пустырь, и они при свете временного электричества разбирали под третий цех многочисленное железо. Так было честно.
Чемоданов, конечно, уставал зверски, но почему-то чувствовал себя молодым. Неполные пятьдесят лет — чушь, молодой он, безусый.
Ближе к полуночи тающая толпа заводских тянулась к центру города, они пели, перекликались с такими же толпами с других производств и расходились по домам.
Дома Чемоданова ждала Катя и в десятый раз подогретый ужин.