В наимерзейшем настроении я вышел из рубки. Совершенно не собираясь следовать Левиному совету, я побродил полчаса по коридорам верхней палубы и неожиданно оказался перед шлюзом на кольцевую открытую площадку, а оказавшись, подумал: «Почему бы, собственно, и нет?»
Станция Модхейм — одна из самых старых станций в Системе, здесь много чего приходится делать руками. Штурвал внутреннего люка поворачивался так неохотно, будто испытывал ко мне личную неприязнь. Четыре натужных оборота, и можно открывать внешний люк. Я поправил надутый ворот оранжевого комбинезона, потрогал рыльце кислородной маски и, чуть пригибаясь, шагнул в овальный проем.
Подледный океан Гильгамеша обрушился на мои барабанные перепонки какофонией оглушительных шорохов, плесков, тягучих вздохов. Словно гигантская мельница, медленно вращая прозрачными жерновами, без устали перемалывала миллиарды игольчатых льдинок в черную студеную жижу. Разом оробев, я сделал несколько осторожных шагов по металлическому настилу и взялся обеими руками за леера ограждения. Ледяные стены каверны Реггиса, освещенные прожекторами станции, почти вертикально уходили вверх и терялись в беспросветной морозной мгле. Черная вода, качаясь, билась о покрытые наледью антиспрединговые кольца, раскачивала блестящие борта станции, и я вместе с тоннами металла качался на зыбкой волне, которой было тесно и муторно в полукилометровой ледяной расселине. От созерцания такого количества льда у меня моментально замерзли уши и щеки, хотя я знал, что это, скорее, психологический эффект. Немного левее того места, где я стоял, метрах в пятнадцати над светящимися окнами кают верхней палубы, неподвижно висел в воздухе телескопический раструб транспортной шахты, от него тянулись вниз слабые нитки энергетических кабелей. Когда раструб пристыковывают к станции, она, наверное, становится похожа на тарелку с огромной дымовой трубой.
Я немного поглазел на черную воду, потом не спеша двинулся вдоль борта, намереваясь обогнуть станцию по кругу, и увидел стоявшего у ограждения человека. Еще один любитель вечерних прогулок. Впрочем, вечер здесь понятие вдвойне относительное. Человек, несильно размахнувшись, кинул что-то в воду, потом, обернувшись в мою сторону, церемонно склонил голову. Несмотря на кислородную маску, я узнал его почти сразу. Это был Владлен Михайлович Вершинин, директор ГИС «Модхейм», царь, бог, кумир, научный руководитель и пэр маленького коллектива, членом которого мне предстояло сделаться на ближайшие сто двадцать восемь недель. Господи! За это время можно три раза стать отцом или матерью…
Вершинин приглашающе помахал мне рукой, и я, придерживаясь за леер, пошел в его сторону.
— Здравствуйте, Владлен Михайлович.
— Здравствуйте, молодой человек, — сказал он, пожимая мне руку. — Решили взглянуть на черный нектар распутного виночерпия Ганимеда?
Я промямлил нечто утвердительное.
— Ну, как вам работа? Осваиваетесь?
Я отозвался в том плане, что вхожу в курс дела. Наши голоса звучали чуть невнятно из-за масок.
— Что ж, — сказал Вершинин. — Рад за вас, Антон. — Он сунул руку в карман, достал оттуда большую гайку, украшенную двумя мазками синей и белой краски, и задумчиво повертел ее в пальцах. — Я знаю, что работа у вас пока рутинная и скучноватая, но это ничего. Вот месяца через два у нас намечается программа с погружениями. В аквакостюме приходилось работать? — Вершинин размахнулся и кинул гайку в неспокойную зыбкую воду.
— Пару раз, — ответил я, зачарованно провожая гайку глазами.
— Ничего, поднатореете, — заверил меня директор, в его пальцах уже была другая гайка, тоже с сине-белыми пометками.
«Елки-палки, — подумал я. — И тут гайки. Что ж, все логично: Лева заказывает их на базе, гайки спускают по транспортной шахте и директор кидает их в воду».
Вторая гайка, кувыркаясь, полетела по пологой дуге. Сила тяжести на Ганимеде в три раза меньше земной, поэтому металлический шестигранник булькнулся в воду довольно далеко от борта станции. В свете прожектора я отчетливо видел водяной всплеск.
— А как настроение вообще? — Вершинин испытующе покосился на конус моей маски. — По дому не скучаете?
Похоже, стараниями Левы о проблемах Антона Сорокина на Модхейме знали теперь все, от директора до робота-уборщика.
— Последнее письмо от невесты получил две недели назад! — отрапортовал я. — Но это не смертельно, Владлен Михайлович! За борт я кидаться не стану.
Вершинин взглянул на меня удивленно:
— У вас есть невеста? Извините, не знал. А перебои с большой связью здесь иногда случаются. Не берите в голову, Антон.
— Это вы меня извините, — неловко пробормотал я, сообразив, что старик, пожалуй, действительно не в курсе. — Это мои личные дела, а тут сто советчиков, то с сочувствиями лезут, то за гайку какую-то советуют подержаться.
— За гайку подержаться можно, — одобрил Вершинин (я готов был поклясться, что он улыбается под маской). — Она красного цвета и лежит в кают-компании в настенном буфете, слева от кофеварки. Только я бы вам не советовал этим увлекаться.
В голове моей совсем перепуталось. В это время Владлен Михайлович кинул в набегающую волну очередную гайку и продолжал как ни в чем не бывало:
— Да и не всем это подходит… Антон, а вы вообще верите в кита?
Первое правило студента: когда экзаменатор спрашивает тебя о чем-то совершенно тебе незнакомом, не спеши сознаваться в своей некомпетентности, лучше ляпнуть откровенную чушь, чем честно сказать: «Понятия не имею, о чем вы, профессор».
— Верю ли я в кита? — проговорил я с самым дебильным видом.
— Вы ведь читали монографию Карсена?
— Э-э-э… читал, — ответил я, мучительно пытаясь вспомнить, о чем писал этот Карсен, фамилия, по крайней мере, знакомая.
— Ну уж с «Искушением святого Рауля» вы наверняка знакомы, это самое популярное изложение. А еще стоит взглянуть «Введения» Ипатьева и «Феномен кита» Стрейберга, хотя в «феномене» сплошь спорные гипотезы.
— Мне вообще-то нужно идти, Владлен Михайлович, — соврал я, чувствуя, что разговор заходит в совершенно неизвестные сферы.
— Идите-идите, Антон, — Вершинин подкинул на ладони сине-белую гайку. — Не смею вас задерживать.
Я шагнул было прочь, но остановился на половине шага.
— Владлен Михайлович, а зачем вы гайки кидаете?
Вершинин на секунду задумался.
— Изучаю природу кругов на воде. Ну… и ищу кита, наверное.
В пустой кают-компании я сразу подошел к буфету и открыл архаичного вида дверцу из цветного стекла. Они лежали на второй полке, ровным коротким рядком, десять больших гаек, выкрашенных в разные цвета. Недоумевая все больше и больше, я наугад взял фиолетовую. Гайка как гайка, с царапиной на ребре. Некоторое время я вертел ее в пальцах, потом мне стало жутко скучно. Я зевнул во весь рот, без сожалений сунул гайку обратно в буфет и отправился спать. Хотя бы в конце дня на меня снизошло полное успокоение со всепоглощающей апатией, и я уснул, не успев даже додумать вечернюю мысль об Аришке.
Во сне я увидел кита, здоровенного веселого кашалота. У кита была Аришкина сумочка, и он кидал в лужу разноцветные гайки.
Проснувшись, я первым делом связался по внутренней сети с Девой, в надежде, что ночью для меня пришло сообщение. Сообщения не было, и я поплелся в лабораторию. Без всякого энтузиазма отведя смену, я еще раз позвонил Деве и поплелся в каюту, где завалился на койку, отыскал в модхеймовской информационной базе нужные книги и углубился в чтение. «Искушение святого Рауля» оказалось уж слишком беллетризованным, а вот «Введения» уже через тридцать минут заставили меня приоткрыть рот и временно отключиться от реальности.
Когда я закончил, часы показывали без четверти двенадцать. Я сел на койке, и мне захотелось сказать: «Ух!» Но говорить «ух» я не стал, а вместо этого натянул кеды и, подпрыгивая от перевозбуждения, отправился в кают-компанию. Возле навесного буфета я остановился и попытался привести свои мысли в порядок.
Жизнь наша устроена невероятно обидным образом: совершенно удивительные вещи могут благополучно пылиться в чулане цивилизации лишь только потому, что якобы не приносят материальной выгоды. Любой невероятный факт будет объявлен сказкой и забыт, если его использование нельзя поставить на рельсы массового производства. Наверное, старик Мартинес это понимал, а может, и нет, в конце концов, он был обычным бортинженером, вроде Левы Симонова. А может, он просто любил кидать гайки и играть с китами…