Я спешил в бухту на командный пункт Военно-Воздушных Сил Северного флота, располагавшийся на горе. В узеньком коридорчике, обшитом листами фанеры, встретил майора Лещинского — знакомого по блокаде Ленинграда, с которым не раз имел дело на аэродромах балтийской авиации.
— Слышали новость? — спросил он, протягивая руку.
— Насчет Мюллера?
— Вот именно! Ведь он же был частым гостем в наших краях, собирался вызвать лучшего советского аса, предложить воздушный бой без зениток. Драться напоказ, один на один. И вот вам апофеоз...
Любопытная деталь, о которой я узнал впервые.
— Только бы его поймать живьем. Тогда мы утрем нос гитлеровцам и получим много ценных сведений, — сказал Лещинский на прощание и куда-то исчез.
Командующий ВВС тоже не представлял исключения в атмосфере всеобщего ажиотажа. И он был одержим мыслью: как бы не упустить Мюллера.
— Да, крупная птица попала в наши сети, — сказал он. — За ним идет погоня. Поначалу это были бойцы с ближайшего поста СНИС. Теперь к ним присоединились разведчики с собакой. Ничего, догонят, скоро с ним Познакомимся...
Я попросил разрешения позвонить в редакцию «Правды» и сообщить об этом событии. Александр Харитонович сказал: «Пожалуйста», — снял трубку и приказал вызвать Москву. Через несколько минут я рассказывал своему начальнику Лазарю Бронтману историю с Мюллером и даже на расстоянии ощущал его желание поскорее получить такого рода материалы.
— Как только все прояснится, немедленно вызывайте нас и продиктуйте стенографистке, — с энтузиазмом произнес он.
Его слова еще больше меня подхлестнули. Я совершенно потерял покой и более суток, в течение которых продолжалась погоня, не уходил с командного пункта ВВС, прислушиваясь к каждому телефонному звонку, каждому слову, сказанному по этому поводу.
Картина постепенно прояснялась. Участники погони докладывали, что найдены ракетница и ракеты, брошенные летчиком. Следующее донесение гласило: «Нашли меховую куртку». И наконец нагнали самого Мюллера. Ему уже все было безразлично; пройдя тридцать километров, он вымотался до основания, и, хотя до линии фронта оставался совсем пустяк, он на все наплевал, решив, что самое главное — выжить. При появлении наших бойцов с собакой бросил пистолет в снег, поднял руки и послушно следовал до ближайшего поста СНИС, откуда его доставили в Мурманск.
Естественно, я помчался туда. Повидать его сразу не удалось. Он отдыхал, и его покой работники разведотдела старательно оберегали от нашествия разного рода представителей, и в том числе корреспондентов. Только сутки спустя увидел я этого белобрысого парня. Это был здоровяк, что называется, кровь с молоком. Выглядел он бодро, с интересом рассматривая окружающих, охотно отвечал на вопросы, особенно касающиеся его личности и его боевых доблестей.
— Ваш летчик сбил меня искусно, — признался Мюллер.
— Какую цель преследовали вы, сражаясь с нами? — спросил сотрудник разведотдела.
— Я с детства спортсмен. Сбивать самолеты было для меня спортом, охотой. Сначала я гонялся за числом сбитых машин. Потом эта горячка прошла, и я воевал в силу инерции...
— Что же с вами произошло? Почему в вашем голосе такое разочарование? — спрашивают его.
— Я устал, и нет той веры в победу, которая нас окрыляла.
— С каких же пор вы утратили эту веру?
— После Сталинграда, — понурив голову, объясняет он.
Мюллер сидел на стуле в сером форменном френче. Клок ткани, вырванный на груди, привлек внимание сотрудника разведотдела.
— Где ваш рыцарский крест? — спросили его.
— Я затоптал его в снег, он мне больше не нужен. После посадки я хотел застрелиться.
— Что же вам помешало?
— Я подумал: кончится война, наступят другие времена, наши народы помирятся, будут жить в дружбе — и я смогу стать полезным человеком в новой Германии.
Он говорил об этом откровенно, с верой, что так должно быть. И хотя было бы странно, неестественно выражать какие-либо симпатии к воздушному разбойнику, сеявшему смерть на нашей земле, но вместе с тем его дальновидные мысли вызвали интерес и даже уважение. В нем ощущался моральный надлом и поиски нового, более честного пути в жизни...
После того как я увидел Мюллера и побывал на одном из первых его допросов, мне казалось, что главное сделано. Теперь важно быстро все написать и передать в редакцию. Здесь же, в Мурманске, я направился к секретарю обкома партии М. И. Старостину, рассказал о своих делах и попросил разрешения воспользоваться правительственным телефоном. Время перевалило за вторую половину дня, и я мог едва успеть написать конец своей большой корреспонденции в расчете на то, что она попадет в номер.