Мне отвели свободную комнату, и, разложив свои записи, я начал работать. Часа через полтора все было готово, и я, держа в руках несколько страничек, написанных от руки, прочитал все это Максиму Ивановичу. Внимательно выслушав, он сказал:
— Передавайте скорее, завтра это прозвучит с силой разорвавшейся бомбы!
Тут же была вызвана Москва, тут же стенографистка записала продиктованный кусок, тут же подошел к телефону ликующий заместитель начальника военного отдела «Правды» Лазарь Бронтман и, еще не прочитав материалы, похвалил меня за оперативность.
Я вернулся в Полярный в прекрасном настроении, с сознанием выполненного долга и залег спать. Ночью меня поднял телефонный звонок.
— Вас срочно вызывает командующий флотом, — сообщал какой-то незнакомый голос.
Я быстро оделся, спустился с горки вниз и, войдя в штаб флота, встретил адъютанта командующего. Казалось, специально ожидая меня, он нетерпеливым голосом произнес: «Быстрее к комфлотом».
Я вошел в кабинет Арсения Григорьевича Головко. О я сидел, склонившись над столом, и что-то писал. Подняв седую голову и не здороваясь, он сердито сказал:
— Ну и задали вы нам работу. Кто вам разрешил писать о Мюллере? Из Москвы запрашивают, давал ли я разрешение на публикацию материала. Я не давал. Каким способом он попал в Москву?
Упавшим голосом я стал объяснять, как все было. Головко слушал меня не перебивая и после долгого молчания сказал:
— А там знаете какая каша заварилась? Вплоть до Генерального штаба... Ведь Мюллер не рядовой летчик. Знаменитость, его портреты не сходили со страниц «Фелькише беобахтер», по ряду соображений нам не следует торопиться с сообщением о том, что он в плену.
Встав и пройдя по кабинету, Арсений Григорьевич добавил:
— Москва требует от меня объяснений. А что я скажу, если вашего материала в глаза не видел?
— Сообщите, что я во всем виноват, — сказал я.
— Безусловно, виноваты, — сурово произнес Головко. — Но не только вы виноваты, и мы мало занимаемся корреспондентами, плохо контролируем их работу.
Расстались мы уже под утро. Арсений Григорьевич заверил меня, что в данном случае как-нибудь выйдет из положения, но сказал, что пусть для меня эта история послужит уроком.
И действительно, я получил предметный урок, убедившись на своем горьком опыте, что иногда поспешность журналиста может пойти во вред общему делу. Больше таких эпизодов в моей жизни не повторялось.
Остается сказать, что стало с материалами о боевых делах истребителей, переданными в редакцию заранее. Они появились в «Правде» — и о бое Алексея Пелипенко и Виктора Кукитного, и о выдающемся боевом мастерстве Петра Сгибнева. Не было ни слова лишь о самом знаменитом бое, трофеем которого стал Рудольф Мюллер.
Хотя первый блин вышел у меня комом, зато последующая моя работа в авиации приносила желанные плоды. В эту пору в сводках Совинформбюро все чаще упоминались действия на морских коммуникациях противника не только подводников, но и летчиков. По утрам самолеты-разведчики отправлялись на поиск кораблей противника, а обнаружив их, радировали командованию. И тут же вылетали для ударов бомбардировщики, и больше всего торпедоносцы из эскадрильи капитана Г. Д. Поповича и, как правило, во главе с ним...
На войне любая маленькая победа добывается с риском для жизни. Но мне кажется, ничто не идет в сравнение с опасностью, какой подвергались наши торпедоносцы; эти мгновения, когда они, выйдя в атаку, неслись низко над морем, навстречу тысячам смертей, равняются целой жизни...
Попович, Громов, Балашов, Киселев... Они были своего рода первооткрывателями у нас на Севере молодого рода оружия — торпедоносной авиации. При этом они не довольствовались тем, что есть, а находились в непрерывном поиске новых форм и методов борьбы с противником на море.
...Я пришел к ним в обычный будничный день, когда боевых вылетов не было. Но было другое.
Возле умывальника за утренним туалетом я застал высокого, добродушного, немного мешковатого капитана Поповича, он был явно сконфужен тем, что уже далеко за полдень, а он только что проснулся.
— Не удивляйтесь, — сказал Григорий Данилович. — Сегодня мы в восьмом часу закончили тренировочный полет. Готовимся к ответственному заданию. Полет будет далекий и трудный...
За короткое время знакомства с Поповичем я впервые видел его таким веселым, с мальчишеским задором, что было не свойственно ни его возрасту, ни характеру. Когда я об этом откровенно сказал, у него в глазах блеснули веселые искорки.