— А вы что, никак строитель? — осведомился пассажир.
— Нет, я ученый, — скромно ответил он.
— О, да вы не ученый. Вы поэт, — воскликнул пассажир и, подумав, добавил: — Впрочем, в наше время вдохновение перестало быть уделом одних только поэтов...
Он был не просто ученый, а звезда первой величины, — академик Александр Евгеньевич Ферсман. О чем мечтал ученый, свершалось почти на наших глазах невиданно быстрыми темпами. Северяне построили сперва Нивскую, а вслед за ней Нижнетуломскую гидроэлектростанции, и, действительно, тундра осветилась огнями. Из недр извлекли апатит — «камень плодородия», — и задолго до войны возник город Кировск. На карте появился еще и Мончегорск — в будущем крупный поставщик никеля стране. Было много интересных мест на Кольском полуострове, но, должен сознаться, особо притягательной силой обладал Мурманск, где, казалось, скрещивались все пути-дороги.
Нашего брата привлекала неповторимая северная экзотика — эта постоянная смена полярного дня и полярной ночи, опасная борьба людей, отправляющихся из Мурманска к далеким арктическим зимовкам или на рыбный промысел и вынужденных вступать в поединок с суровым штормовым морем. С легкой руки журналистов Мурманск называли: «Северная столица», «Ворота в Арктику», «Окно в мир»...
Город этот сохранился в моей памяти в вечном кипении жизни: в лязге портовых кранов и лебедок, в разноголосых гудках буксиров, пароходов, паровозов, в потоках машин, нагруженных апатитом, лесом, бочками сельди, в запахе свежей трески.
Рыбаки торгового флота, моряки, работающие в порту и плавающие по морям и океанам, — все они были люди крепкие, веселые, общительные, любившие вечерком посидеть компанией за семейным столом или собраться в ресторане, поговорить о делах, выпить, побалагурить. Многие из них исколесили всю страну и только в Мурманске обрели оседлость, и только этот город пришелся им по душе, о нем говорили тепло и уважительно.
И те же самые пути-дороги, которыми мы шли, ехали, летали в мирное время, нередко в годы военного лихолетья приводили нас в знакомые места, что было особенно радостно и волнительно. Так, в 1942 году мне довелось снова отправиться в Заполярье в качестве военного корреспондента «Правды».
Стояла крепкая русская зима. По обеим сторонам пути высились снежные горы, даже деревья утонули в сугробах. Навстречу нам тянулись длинные железнодорожные составы с военными грузами для фронта, прибывшими в нашу страну через Мурманский порт. Где-то в поле, среди нескончаемых снегов, поезд остановился, и мы стояли ровно десять часов, стараясь переждать светлое время, чтобы не попасть под бомбежку. Тронулись только с наступлением темноты.
На Кировской дороге не уцелела ни одна станция. Воздушные налеты, пожары — все это было обычное, будничное... На станции Полярный круг вдоль полотна дороги мы увидели совсем свежие воронки. Дома словно обрушились под своей собственной тяжестью. Под откосом валялись вагоны, разбитые, изрешеченные бомбами. Налет был всего несколько часов назад, а железнодорожники уже подвозили на подводах шпалы и восстанавливали путь.
...Поезд подошел к Мурманску в два часа ночи. Мы вышли из вагона. Кругом было темно, пустынно и удивительно тихо, что совсем не вязалось с войной и опасностью, нависшей над городом, о котором очень тревожно говорилось в сводках Совинформбюро.
В этот ночной час я увидел Мурманск совсем другим — мертвым, сонным и, казалось, вконец разрушенным. На месте вокзала чернели одни развалины. У подъезда, где обычно стояло много машин, топталась одинокая лошаденка, запряженная в сани-розвальни.
Свистел ветер, мела пурга, снег слепил глаза. По знакомой дороге я поднялся в гору и среди скелетов зданий, особенно неприглядных в темноте, искал гостиницу «Арктика», что всегда была для приезжих гостеприимной обителью.
Пробираясь на ощупь, я поравнялся с каким-то человеком и спросил:
— Как пройти в гостиницу?
— Да вы рядом стоите. Вот дверь, — пробасил неизвестный и пошел дальше.
Я открыл дверь, вместо вылетевшего стекла забитую фанерой, и вошел с волнением, какое испытываешь после долгой разлуки с родным домом. И до чего же приятно было застать все на своем месте: вестибюль с теми же мягкими креслами и коврами, с той же огороженной стеклянной будкой, в которой восседала портье — маленькая, круглая, как шарик, Дора Яковлевна, со своим черным пушистым котом — бдительным стражем гостиничного буфета.
Дора Яковлевна посмотрела на меня удивленными глазами, точно я явился с того света.