Этой ночью он нашел не ручей, а ирригационный канал с бетонными стенками шириной около двух метров. Искупался в его медленно текущей воде, затем принес полные питьевые контейнеры в укрытие, разбудил Лайлак и развязал. Он провел ее через заросли, стоял и смотрел, пока она купалась. Ее мокрое тело отсвечивало в слабом свете месяца.
Он помог ей вылезти на берег, подал полотенце и стоял рядом, пока она вытиралась.
– Ты знаешь, почему я все это делаю? – спросил он. Она удивленно взглянула на него – Потому что я люблю тебя.
– Тогда разреши мне уйти, – сказала она. Он покачал головой.
– Тогда как ты можешь говорить, что любишь меня?
– Люблю, – сказал он.
Она наклонилась и стала вытирать ноги.
– Ты хочешь, чтобы я снова заболела? – спросила она.
– Да, – ответил он.
– Тогда ты ненавидишь меня, – сказал она, – ты не любишь меня.
Она выпрямилась. Он взял ее за руку, прохладную и влажную, мягкую.
– Лайлак… – сказал он.
– Анна.
Он попробовал поцеловать ее в губы, но она отстранилась.
Он поцеловал ее в щеку.
– Теперь направь на меня свой пистолет и изнасилуй, – сказала она.
– Я не сделаю этого, – ответил он и отпустил ее руку.
– Не знаю, почему бы тебе этого не сделать, – сказала она, надевая комбинезон и наощупь застегивая его. – Пожалуйста, Ли, давай вернемся в город. Я уверена, что тебя можно вылечить, потому что если бы ты был по-настоящему болен, неизлечимо болен, ты бы изнасиловал меня. Ты бы был гораздо менее добрым, чем сейчас.
– Пошли в укрытие, – сказал он.
– Пожалуйста, Ли… – настаивала Лайлак.
– Чип, – поправил он. – Меня зовут Чип. Пошли, – он кивнул в сторону укрытия, и они пошли, пробираясь через заросли.
Ближе к концу недели она взяла его ручку и книгу, которую он читал, и стала рисовать картинки на обороте обложки – почти похожих Христа и Веи, дома, свою левую руку и ряд оттененных крестов и серпов. Он смотрел за ней, чтобы убедиться, что она не пишет записок, которые попытается передать кому-нибудь в воскресенье.
Потом нарисовал здание и показал ей.
– Что это? – спросила она.
– Здание.
– Нет, не похоже.
– Это здание, – сказал он. – Не обязательно всем им быть плоскими и прямоугольными.
– А что это за овалы?
– Окна.
– Никогда не видела такого здания, – сказала она. – Даже в до-Объединенческом. Где оно?
– Нигде, – сказал он. – Я его придумал.
– Ох, – сказала она, – тогда это не здание, оно не настоящее. Как ты можешь рисовать то, чего нет?
– Я болен, член? – спросил он.
Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.
– Не шути с этим, – сказала она.
Он надеялся – ну, не надеялся, но думал, что это возможно, случится, – что в субботу ночью, из привычки или из желания, или только из членской доброты, она проявит женский интерес к нему. Но этого не произошло. Она была такая же, как во все другие ночи, тихо сидела в сумерках, обхватив руками колени, смотря на ленту пурпурного неба между качающимися черными верхушками деревьев и черным каменным козырьком над головой.
– Субботняя ночь, – сказал он.
– Я знаю, – ответила она.
Они молчали несколько секунд, а затем она сказала:
– Я не получу мое лечение, да?
– Нет, – сказал он.
– Тогда я могу забеременеть, – сказала она. – Мне нельзя иметь детей, и тебе тоже.
Он хотел сказать ей, что они идут в такое место, где решения Уни не имеют силы, но было еще слишком рано: она могла испугаться и стать неуправляемой.
– Да, я думаю, ты права, – сказал он.
Он связал ее, накрыл и поцеловал в щеку. Она молча лежала в темноте. Он встал с колен и пошел к своим одеялам.
Отрезок пути в воскресенье прошел благополучно. Рано утром группа молодых членов остановила их, но только чтобы попросить о помощи в починке велосипеда. Лайлак сидела на траве в стороне, пока Чип работал. К закату солнца они были в парковой зоне к северу от 14266. Проехали около семидесяти пяти километров.
Опять было трудно найти укрытие, но Чип все-таки нашел – развалины стен до-Объединенческого или ранне-Объединенческого здания, покрытые, как крышей, провисающей массой дикого винограда и ползучих растений – это укрытие было больше и удобнее, чем то, которое было у них на прошлой неделе. В ту же ночь, несмотря на то что они ехали весь день, он пошел в 266 и принес трехдневный запас пирогов и напитков.
Лайлак стала раздражительной.
– Я хочу почистить зубы, – сказала она, – и я хочу принять душ. Сколько мы еще будем так жить? Всегда? Тебе, может быть, нравится жить, как животному, но мне нет, я человек. И я не могу спать со связанными руками и ногами.