— Ой, мамочка, я же хотел как лучше…
Они сидели на каменных ступеньках крыльца, читали письмо.
— «Дорогие мои, — всхлипывая, выговаривал Степка. — Не писал вам потому, что был ранен. Не волнуйтесь, рана пустяковая. Я опять возвратился в строй. Дорогие мои и любимые, я очень за вас волнуюсь, мне известно, что Туапсе сильно бомбят. Вам нужно эвакуироваться…»
Нет, нет… Степка ничего не придумывал. Отец писал именно так.
О фельдшерице Сараевой ни строчки, ни слова. Может, она все врала в письме? Может, помог майор Журавлев? А может, просто в жизни мужчин бывают такие истории, окончания которых лучше не знать…
Они читали письмо и плакали.
Старик Красинин, услыхавший крик Нины Андреевны, видимо, решил, что Мартынюки получили похоронную. Он стоял в своем саду, усыпанном осенними листьями, и, пыхтя самокруткой, смотрел через забор. Потом он кашлянул, негромко сказал:
— Царство ему небесное.
И снял картуз.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Положив руки на края потертой на сгибах карты, майор Журавлев взглядом проследил за извилистой линией железной дороги, которая шла через Пшиш на Гойтх, затем на Индюк и упиралась прямо в Черное море. В этом месте темнел заштрихованный многоугольник, и было жирно написано: «ТУАПСЕ». Почти параллельно железной дороге, начиная от Георгиевского и Анастасиевки, через речку Пшенаха и дальше к горам Семашхо, Каменистая, хутору Папоротному на Гунайку тянулись гибкие красные стрелки, пронзающие оборону противника, означенную на карте синим карандашом. В правом верхнем углу карты распласталась станция Хадыженская.
На этот раз командный пункт полка находился не в блиндаже и не в землянке, а в высокой, но узкой пещере, с входом, не защищенным ни деревьями, ни кустарником. Солдатам пришлось заложить вход бревнами и сделать дверь немного меньше обычной, квартирной, но зато на настоящих железных петлях. По скалистым стенам скатывалась вода, которая на полу собиралась в узкий ручей и, мерцая светом коптилок, уползала к входу, под бревна. Коптилок было две. Одна теплилась на столе у майора Журавлева. Другая — у рации, за которой сидела радистка Тамара. На КП находился и адъютант майора Журавлева — татарин Халиулин.
Прикурив от коптилки, майор Журавлев обратился к адъютанту:
— Вызови из разведроты сержанта Иноземцева.
— Слушаюсь! — ответил адъютант.
Радистка Тамара сняла наушники, протерла их платком.
— Товарищ майор, — сказала она. — Галя письмо прислала.
— Кто, кто? — не понял Журавлев или сделал вид, что не понял.
— Галя Приходько письмо прислала.
— Ранена?
— Почему же? Жива-здорова…
— Ну и отлично. — Майор выпустил клуб дыма и опять стал разглядывать карту.
— Товарищ майор, вы уж извините, может, вам и неприятно… Но я подруга Гали… И я должна выполнить ее просьбу. Здесь для вас письмецо есть, в моем конверте.
Она подошла к столу, над которым склонился майор, и положила на карту самодельный конверт, размером меньше обычного.
Майор поднял глаза, встретился взглядом с радисткой и покраснел. Это было уже удивительно. Затем он взял конверт, не распечатывая, перегнул и спрятал в карман гимнастерки.
Отворилась входная дверь.
— Товарищ майор, разрешите доложить. Сержант Иноземцев прибыл по вашему распоряжению.
— Вот и хорошо… Садись, Ваня, — сказал Журавлев, показывая жестом на скамейку. — Вот это на карте высота Гейман. Перед нашим полком поставлена задача овладеть ею. Просто — атакой в лоб — высоту не возьмешь… У меня такая мысль. Видишь щель? Она непроходимая. Естественно, противник оборону здесь не держит. Если мы сможем преодолеть эту щель, то мы окажемся в тылу противника в районе горы Лысая. Я хочу переправить туда батальон, усиленный минометами…
— Я понял, — сказал Иноземцев.
— Не торопись… Ты же сам мне говорил, что нужно жить по-японски: «не торописа, не волноваса»… Батальон я хочу переправить по канатам. Первый канат натянешь ты.
— Могу и я, — сказал покладисто Иноземцев. Но сказал, пожалуй, уныло.
Журавлев пристально посмотрел ему в лицо и как можно мягче спросил:
— Жена пишет?
— Еженедельно, товарищ майор.
— Хорошо пишет?
— Бодро, товарищ майор. Трудится, одним словом, в обстановке, приближенной к боевой. Галю она нашу встретила, — добавил Иноземцев, когда Журавлев опять повернул голову к карте.
— Приходько, что ли?
— Ее самую… Месяц в Туапсе под одной крышей жили. В морскую пехоту опять подалась Галя.