— Будь спок! — ответил Степка и спрятал гранату за пазуху. Потом хитро оглянулся, поманил Жору пальцем. — У Любаши — я знаю точно — не было ни одного парня. Нравился ей один, когда она в пятом классе училась. Но он в Архангельск уехал. А остальные только записочки пишут. Она смеется и рвет их…
— Правда? — радостно прошептал Жора.
— Истинная правда, — поклялся Степка. Пусть Любаша не ангел и ребят вокруг нее увивалось много. Но продавать сестру за гранату РГД он не станет. — В кино на дневные сеансы ходит. А на танцы или на свидания ее из дому не выгонишь. Мать даже удивляется. Затворницей называет…
У Жоры глаза стали масленые, как чебуреки.
— Я так и думал, — признался он. — Она мне сразу понравилась: боевитая! А я тихих не люблю. В тихом болоте, сам знаешь, кто водится.
— Правильно, — согласился Степка.
— Тащи кастрюлю или сумку какую, — сказал Жора. — Куда тебе картошку отсыпать?
Но Степка уже передумал:
— Слушай, Жора… А может, весь мешок оставишь? Любаша с островов вернется… Картошка ее всегда в хорошее настроение приводила. Особенно на постном масле.
— На постном масле?.. Хорошо, что-нибудь придумаем. Достанем постного масла. Пусть только она быстрее с островов возвращается.
Нюра видела, как, перекрестившись и охнув, по-мужски поплевав на руки, бабка подняла кирку и, не шибко замахнувшись, ударила о скалу. Сверху с шорохом поползла сыпучая земля. Юркнула медно-зеленая ящерица. Перебирая лапами, заспешил по паутине лохматый паук. Кирка оставила свежий след — узкую полоску, белую, словно сахар.
Женщины с сомнением смотрели на высокую скалу, на сухопарую старушку в длинной, до щиколоток, юбке. И с пергаментной кожей на лице, такой старой, что к ней уже не приставал загар.
Не глядя ни на кого, старуха опять перекрестилась, опять поплевала в ладони…
И тогда женщины усовестились, и, не говоря ни слова, взялись за кирки, за лопаты — у кого что было, — и невпопад торопливо принялись долбить камень. И земля теперь сыпалась сверху не переставая. А паук совсем скрылся в узкой щели.
Перед этим Нина Андреевна рассказала, что у них в Туапсе, прямо в саду, вырыта щель глубиной два метра, сверху бревна в один накат и земля. И каждую бомбежку они прячутся в этой щели.
Раньше, до войны, Нюра однажды видела Нину Андреевну, когда с матерью приезжала в Туапсе. Тогда эта невысокая женщина была полная, веселая. И глаза у нее были глубокие, светились добро, умно. Они и сейчас добрые, только стали тоскливыми. И похудела Нина Андреевна сильно. Любаша намного крупнее ее. Наверное, в отца.
— Что вы тут колдуете, товарищи соседки? — спросил шофер Жора.
— Помогать надо, а не языком чесать, — не очень приветливо ответил кто-то.
Увидев Степку, Нина Андреевна бросила лопату. Подошла, вытирая руки о подол:
— Люба не объявилась?
— Надо возвращаться в Туапсе, — сказал Степка. — Любаша на попутной машине могла укатить в город.
Нине Андреевне хотелось верить в это. И она поверила, потому что очень любила дочь, хотя и не всегда ее понимала.
— Жора подбросит нас, — сказал Степка. — Правда, Жора?
— Гоняют нас за это, — почесал затылок шофер. — Но я попробую… Если у меня будет другой рейс, устрою вас на машину товарища.
— Софа, мы уезжаем в Туапсе! — объявила Нина Андреевна.
Никто их не отговаривал. Все были удручены ночным налетом. И теперь уже не строили прогнозов насчет того, где безопасней: в Георгиевском или в Туапсе.
Софья Петровна и Нюра рады были прекратить бессмысленную работу в овраге. И тоже пошли домой. Степан с Жорой немного поотстали. Шофер, не опуская глаз, смотрел на Нюркину спину и на ноги и облизывал узкие блеклые губы. Говорил:
— Телушка. Ничего телушка… Откормленная сельская телушка.
Сад опустел. Солдаты на рассвете ушли. И машины исчезли, и пушки, и полевые кухни. Остались только обрывки газет, промасленная ветошь да мятые пачки из-под махорки.
Дверь в пристройку была распахнута. На кровати, прикрывшись одеялом, спала Любаша. Лицо у нее было розовое, счастливое.
Степка сказал Жоре:
— Танцуй! Любаша вернулась с островов Туамоту.
И Жора тоже порозовел от радости.
— Доченька моя родная! — Мать тормошила Любашу, целовала ее в лицо и в волосы. — Ты жива, здорова! Как я измучилась за эту ночь! Девочка моя, мы сегодня же уезжаем из Георгиевского…
— Никуда я не поеду, — сонно, но решительно ответила Любаша. — Мне и здесь хорошо.
— Правильно, — поддержал ее Жора. — Тут и воздух лучше. И картошки я целый мешок достал. Вы поджарите картошки. Она же любит картошку, жаренную на постном масле.