На радостях Степан провел Витьку в подвал. Показал ему прикрытый тряпками ящик со своими сокровищами: гранатой, патронами, ракетницей.
Ракетница потрясла Витьку: ей-ей! У него даже слюнки потекли. Он таращил глаза и не решался протянуть к ракетнице руку.
— Нравится? — спросил Степан.
Витька не в силах был произнести «да». Он только смотрел на Степана с тоскливой завистью. И шумно сопел.
— Что молчишь?
— С фронта привез?
— На фронте у меня настоящий пистолет был. Немецкий, марки «вальтер».
— Отобрали? — спросил Витька.
— Отобрали.
Степан вздохнул. Витька тоже вздохнул по-стариковски. И внезапно сказал:
— Подари мне свою ракетницу.
— Бери! Черт с тобой! — расщедрился Стенай.
Все-таки приятно принести человеку радость. В этом что-то от хорошего эгоизма: смотри я какой, для друга ничего не жалко!
Витька выбежал из подвала ошалелый.
— Пиф-паф! Пиф-паф!
Степан не успел еще и закрыть дверь, как Витька уже очутился за калиткой.
По улице, из города, шел Васька Соломко.
Витька крикнул:
— Застрелю!
Васька усмехнулся:
— Хорошая штука. Давай сменяемся?
— На что? — спросил Витька.
— На киноленту. «Боксеры» называется.
— Хи-трень-кий, — тонким голосом передразнил Витька Василия.
Но Соломко не обиделся. Сняв кепку, он вытер рукавом пот со лба и сел на землю, вытянув ноги. Степан тоже сел. Земля была теплая, и трава росла величиной с палец.
— Как житье-бытье, Степан? — спросил Васька.
— Дом ремонтируем, крышу ставим…
— Правильно, — нараспев ответил Васька. — Пра-а-вильно. Теперь можно… Теперь бомбить нас не станут. Теперь немецкие мальчики по ночам будут прятаться в убежище. И звать: «Ма-а-ма!»
— Война скоро кончится, Вася? — осторожно спросил Степан.
— Кончится война, кончится… Когда день длиннее станет и два раза трава сменится…
Глаза у Васьки потускнели, он вцепился пальцами в землю. И говорил, с трудом раскрывая рот, словно рот у него был деревянным.
— А потом… Уже без меня… Без меня… Е-е-еще битва будет. И спасутся те, кто станет лягушек есть.
На губах у Васьки появилась пена. Он опрокинулся на спину. И начал биться в припадке.
Ребята видели это не в первый раз, но все равно смотреть на Василия было тяжко…
— Что с парнем? — услышал Степан за спиной.
Шинель на шофере Жоре висела внакидку, в правой — здоровой — руке он держал тощий вещевой мешок.
— Припадошный он, — равнодушно ответил Витька.
— Жаль мальца, — вздохнул Жора.
— Как рука? Вылечили? — спросил Степан.
— Так точно.
— Опять на фронт?
— Нет. Подчистую. Инвалид третьей группы.
Он сбросил шинель. И Степан увидел, что левая рука его висит безвольно, точно галстук.
— За баранку нельзя?
— Да. Велели менять профессию.
— Это плохо.
— Чего же хорошего!
Приступ у Васьки закончился. И теперь он лежал неподвижно и дышал спокойно, точно спал.
— Минуту назад он предсказал, что после этой войны еще другая будет… Более страшная.
Жора устало пожал плечами.
— Всяко может быть… Бабка моя богомольная, помню, толковала, что вот таким, как он, — Жора кивком показал на Ваську, — в особые минуты просветление открывается… Но это по-народному. А со мной в госпитале научный сотрудник лежал. Вайсфельд — такая трудная у него фамилия. Он рассказывал, что мысли людские в пространстве носятся… Носятся, в общем…
— Как дождь? — спросил Витька.
— Не в жидком виде и не в твердом. А в невидимом. В голове у каждого есть какой-то аппарат, который улавливает мысли, подходящие к характеру человека, к его натуре. Но коли такой аппарат не в порядке, он принимает мысли несоответствующие. Допустим, Наполеона или Александра Невского. Тогда этого человека называют сумасшедшим.
— Брехня, — сказал Витька, чем сильно удивил Жору. — Сумасшедший — это чокнутый или с дерева упавший.
— Ты чей будешь, свистун? — спросил Жора.
— Красининых. А что?
— А то… Запомни: когда говорят старшие, слушай и помалкивай. Понятно?
— Не очень, — ответил Витька и на всякий случай отступил к калитке.
Но Жора не погнался за ним. Спросил:
— Люба дома?
— Нет, пропала без вести.
— Не разыгрывай, Степан. Я серьезно.
— Честное пионерское.
Что еще Степка мог сказать?
Жора потемнел лицом, брови насупились. Больно схватил парнишку за плечо.