Он днями пропадал в школе, а репетиции драмкружка порою затягивались до девяти, до десяти вечера. Иногда дольше.
Им надоели нравоучительные пьески из жизни школьников. Они обратились к классике и, увлекшись «Театром Клары Газуль», решили поставить «Карету святых даров». Галя, конечно, исполняла роль Камилы Перичолы — отчаянной красавицы комедиантки.
— «Я не называю никого, должность доносчика мне не по душе. Я молода, недурна собой, я актриса, и не избавлена от наглых приставаний, вот мне и сдается, что какой-нибудь фат, которого вы почтили доверием, а я выгнала вон из театра, порадовал вас такого рода милыми выдумками».
Конечно, с точки зрения знатоков школьного воспитания, убежденных в святой наивности учеников, пьеса Проспера Мериме — безнравственна.
На генеральной репетиции разразился скандал. Его удалось замять лишь благодаря тому, что в качестве представителя гороно присутствовала именно она, жена руководителя драмкружка.
Он тогда поспорил со своей нравственной супругой. А рыжеволосая Камила Перичола плакала за кулисами. И он пришел к ней, и, успокаивая, стал целовать ее в мокрые глаза, щеки, а потом и в губы.
Вскоре жена его заболела. И он пошел навестить ее в больницу. Это было осенью. Вечером. Луна глядела такая яркая. И Галя провожала его до больницы. Но не ушла домой. А осталась ждать. Он изумился, когда, сдавая гардеробщице халат, сквозь застекленную дверь увидел Галю. Он повел ее к себе на квартиру. Но очень боялся хозяйки. И Галя это заметила. И страх передался ей, как зараза. Учитель не казался больше веселым и остроумным.
На другой день она не пошла к нему, хотя за кулисами он был настойчив и раза три, помимо ее воли, поцеловал. Она прятала в воротник лицо. Тогда он дышал ей на волосы и не понимал ничего-ничегошеньки. А торопливо, боясь, чтобы никто не услышал, уверял, что ей нечего опасаться. А она стояла как вкопанная. Обалдевшая, потерянная… Но ему все равно пришлось уйти ни с чем.
Второй раз она влюбилась, уже будучи учительницей. Директор был седой, интересный и очень умный. Он называл ее «деточка». Иногда похлопывал по плечу. И все. Да однажды, на Восьмое марта, он сказал ей комплимент:
— Где-то ходит юноша, которому я очень завидую. Вы понимаете почему? Да потому, что его полюбит такая девушка, как вы.
Третьим… Нечего и говорить о третьем. Ибо им был майор Журавлев. Чистое недоразумение. Он улыбался только тогда, когда ему докладывали о потерях противника. Ни разу не сказал ей ласкового слова, если не считать благодарности по службе, одной-единственной, объявленной ей как рядовому бойцу.
Галя заканчивала маникюр на левой руке, принялась рассматривать ногти на правой… И вдруг тоскливая ночная тишина была внезапно нарушена сильным ружейно-пулеметным огнем. Немного спустя стали слышны вой и взрывы мин.
Подполковник вскочил с постели, впопыхах натянул сапоги и бросился вон из землянки.
Как это случилось? С чего, собственно говоря, началось? Наверное, все-таки с камня, который попал в сапог Сливе. Потом камень мирно лежал где-то в портянке, хотя Слива все время двигался, и бомбы были тяжелые, и приходилось крепко держаться на ногах, осторожно ступая по складу. А ребята прибывали. И бомбы уплывали, как по конвейеру. И Чугунков лишь сопел. И произносил минимум слов:
— Взяли! Поддержи! Давай влево.
Может, он экономил силы. А может, так устал, что собственный язык казался ему отлитым из свинца.
Последнюю бомбу Слива положил на свободные санки для себя. И начал неторопливо закреплять ее веревкой. Чугунков сделал знак (разговаривать возле склада, ввиду близости противника, было не велено), и Слива увидел, как растворилась в тумане фигура друга.
Туман, который к середине ночи начал будто бы рассеиваться, ближе к рассвету вновь загустел, и Слива подумал, что при его маленьком росте нет нужды корчиться на четвереньках. Можно преспокойно дойти к позициям полка и только там, чтобы, чего зря, не заругали: дескать, нарушил указания, — осилить метров пятнадцать по-пластунски.
Он очень старательно привязал бомбу, перекинул через плечо лямку. И сделал несколько шагов. Как вдруг почувствовал, что попавший в сапог камень скатился под пятку, и ступать стало больно.
Слива опустился на землю, осторожно, стараясь не шуметь, стащил сапог…
Туман висел плотный. Но теперь он стал светлее, чем тогда, когда они первый раз ползли к складу.
Перемотав портянку, Слива пошел вперед. Кустарник заслонил ему дорогу, и пришлось взять вправо. Но там была яма. Слива обнаружил ее поздно, когда свалился. Треск раздался сильный, и немцы моментально пульнули ракету. Но самой ракеты Слива не увидел, только туман заиграл блестками. И было очень красиво и чуточку страшно. Однако Сливе везло: во-первых, гансы его не обнаружили; во-вторых, он упал очень удачно, не ушибся; в-третьих, санки с бомбой не нырнули за ним в яму, а остались наверху, поддерживаемые кустарником.