— Грубые люди всегда отличались большой физической силой. Покажи-ка и ты свою!
Степка взял мешок.
Они ходили от двора к двору, точно странники. Объясняли, что им нужны бутылки, большие бутылки из-под вина. Эти бутылки они отнесут в школу, а оттуда их отправят на фронт.
Повторять все это приходилось возле каждой калитки. И у Любаши, как она заявила, «устал рот». Тогда они стали объясняться с хозяевами по очереди: Ванда, Степка, Любаша.
Бутылок в мешке прибавилось. Он был полон только наполовину, когда они остановились возле одного дома, утонувшего в листьях, точно птичье гнездо. Очередь «выступать» была Степкина, и он закричал хрипловатым, ломающимся голосом:
— Тетенька!
Они везде кричали «тетенька», ибо кричать «дяденька» в военное время было просто бессмысленно. Правда, случалось, что на крик выходил какой-нибудь старичок, тогда они говорили «дедушка». Однако в этот раз на голос Степана вышла тетенька. Впрочем, она не вышла, а выплыла, но не как лебедь, а как утка, небольшая, с прилизанными, видимо недавно вымытыми волосами.
— Здравствуйте, извините за беспокойство, — сказал Степка.
— Ну какое же там беспокойство! — очень громко и очень напевно ответила тетенька. Щеки и нос ее сморщились в улыбке, а глаза оставались маленькими, острыми, как шурупчики.
Она подошла к калитке и коснулась ее ладонями, белыми и пухлыми, точно пышки.
— Мы собираем бутылки, — сказал Степка. — Для фронта.
— Значит, правда, что всем красноармейцам дают по сто граммов, а командирам по двести? — спросила тетенька.
— Не знаю, — ответил Степка. — Мы собираем бутылки для танков.
— Для борьбы с танками, — поправила его Ванда.
— Вот так дела! — по-прежнему напевно, но с оттенком изумления произнесла тетенька.
— В них жидкость наливать специальную будут, — поспешно пояснил Степка. — А потом поджигать…
— Спичками? — еще более изумилась тетенька.
Степка беспомощно посмотрел на Любашу. Но было очевидно, что она тоже не знает, чем станут поджигать бутылки.
Нашлась Ванда. Она сказала:
— Жидкость особая. Она воспламеняется от удара.
Позднее Степан узнал, что Ванда объясняла не совсем правильно, но тогда он обрадовался ее ответу.
— Да, от удара… Для этого нужны большие бутылки. Не меньше чем на семьсот пятьдесят граммов.
— Есть такие бутылки, — сказала тетенька.
— Принесите! — попросил Степан.
— Как же я принесу? — опять изумилась тетенька. — Их очень много…
Бутылок действительно было много. И все из-под шампанского. Они лежали в старом, запущенном свинарнике. Двери свинарника висели на одной петле, крыша сильно прохудилась, и бутылки лежали грязные, запыленные.
— Все в мешок не влезут, — сказала Любаша. — Придем еще раз.
— В мешок все не войдут, — согласилась и тетенька. — Мешок мал.
Согнувшись, Степка сунулся было в свинарник, однако белая ладонь хозяйки легла на его плечо, легла мягко, но властно.
— Детки мои, — сказала она, сверля их взглядом. — Я отдам вам все бутылки, но за это ваша старшая, — тетенька остановила взгляд на Любаше, — пусть вымоет в комнатах полы.
От сильного волнения у Степки засосало под ложечкой. Любаша и дома сроду никогда полы не мыла, а тут — чужой холеной женщине… Степка не мог себе представить, что сейчас начнется. Возможно, этой наглой тетеньке повезет, и Любаша ограничится лишь словами, но кто может поручиться, что сестренка не приложит руку?
Любаша стояла с окаменевшим лицом, только глаза ее расширялись.
В тягостной и беспокойной тишине как-то очень буднично и очень просто прозвучал голос Ванды:
— Я тебе помогу, Люба.
Любаша качнула головой, словно стряхнула с себя оцепенение. И совершенно спокойно сказала:
— Ты поможешь Степану. Один он не донесет мешок.
…Мешок оказался тяжести непомерной. Сколько потов сошло с ребят, пока дотащили они его до своего дома!
Потом они вновь, с пустым мешком, пошли к тетеньке. И бутылки вновь были тяжелыми, как камни. Но с ними возвращалась Любаша. И втроем нести мешок было легче.
— Какая гадина! — сказал Степка. — Вымойте полы за бутылки.
— Ничего, — вздохнула Любаша. — Я ей в каждую комнату по ведру воды вылила. Дня три полы сохнуть будут. Она, стерва, еще меня вспомнит…
Отбой не давали. Сизый рассвет неторопливо обживал щель. Около часа слышалась далекая канонада: немцы бомбили аэродром в Лазаревской.
Степка стал зябнуть и вылез из убежища. Запрыгал, чтобы согреться. Ванда показалась за спиной. Пожаловалась: