— Сейчас выясним по рации.
— Добре, сынок… Где бы мне умыться? Я, наверное, такой же черный, как и ты.
— Боюсь, что чернее, Гавриил Васильевич, обмундирование на вас все же темное.
Жуков улыбнулся. И зубы его казались нестерпимо белыми, как пронизанный солнцем первый выпавший снег.
— Давненько не бросал противотанковых гранат. Думал, что уже не придется.
— Война… — ответил Журавлев.
— Потому людям своим категорически накажи всегда иметь при себе оружие.
Журавлев вспомнил про Иноземцева: «Ну я ему!..» — и ответил:
— Слушаюсь!
Дождь бил о железо, которое нешироким карнизом тянулось над окном, и темнота льнула к стеклам, целым, с аккуратно наклеенными марлевыми полосками. Постукивание дождевых капель не отличалось обычной монотонностью, а было каким-то неритмичным, нервным и даже злобным.
Дыхание ветра, а точнее — его посвист отчетливо слышался в зале столовой Военфлотторга, погруженном в мрак, точно пещера.
Электрический свет сегодня не поступал, но Жуков не велел зажигать свечей. И два обыкновенных карманных фонарика, зашторенные синей слюдой, лежали на столе, и свет от них держался за потолок двумя синими кругами с желтоватыми оттенками близ центра.
Пирог источал хороший запах свежевыпеченного теста. Но из-за темноты все старания Нины Андреевны и Софьи Павловны оказались во многом напрасными. Пирог смотрелся обыкновенным круглым пятном.
Мужчины как монументы возвышались вокруг стола.
Жуков сказал:
— Память!..
— И слава! — ответили офицеры тихо, но дружно.
Это было уже традицией.
Стаканы сверкнули гранями, словно пламя салюта.
Шел сентябрь 1942 года…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Погода в ту пору и в августе, и в сентябре была все-таки сносная, дожди приходили не часто. И виноград одичал и разросся, потому что много, очень много пустырей появилось вместо домов и сады раскинулись беспризорные. Заборы исчезли. Горные улицы напоминали один большой сад.
Нижний город был разбит еще сильнее. В центре остались считанные дома да деревья с порубленными ветками, которые осколки, прежде всего от зенитных снарядов, среза́ли очень просто.
За колодцем разбомбило дом. Он был неглубокий, этот колодец, его деревянный сруб потемнел и оброс зеленым мхом. Вода в нем — холодная, прозрачная — едва прикрывала дно. Она не успевала накапливаться, потому что водопровод в городе не работал и к колодцу ходили люди с нескольких улиц.
Невдалеке от колодца, метров на пятьдесят ниже, жил большой парень лет пятнадцати — Васька Соломко. В детстве он упал с дерева, и с тех пор его били припадки. Вообще же он был хорошим малым, только немного заикался. Он охотно выручал малышей из беды — сердце у Васьки стучало доброе и справедливое. Он с увлечением собирал разные штучки, имевшие спрос среди пацанов. С ним всегда можно было обменяться той или иной вещью.
Степка размахивал пустым ведром, и оно издавало крякающий металлический звук: «кря-кря, кря-кря!..». Солнце припекало спину. Земля пахла очень хорошо.
Возле дома и на крыльце Васьки не было видно. Степка крикнул:
— Вася!
Потом еще:
— Вася!
И еще:
— Вася!
— Ну чего кричишь? — спокойно спросил Васька Соломко, появляясь из-за угла дома.
Он ступал тихо, словно крадучись. И едва заметно улыбался. Улыбка редко сходила с его лица. Возможно, из-за природной вежливости, а может быть, общение с мальчишками доставляло ему удовольствие.
Степка сказал:
— Здравствуй, Вася!
— Объявился, значит, — ответил Васька и присел на порожек. — Ну рассказывай, рассказывай…
— А чего рассказывать?
— У-у-езжал куда-то?..
— Мать заставила.
— Значит, правильно. Мать нужно слушаться…
Васька почесал затылок, потом вынул из обтрепанных брюк обломок напильника, за ним — сизый, как дым, кремень. Трахнул по кремню напильником, посыпались искры: с десяток сразу. Спросил:
— Сменяем?
— Не на что.
— Так и поверю!
Степан опустился возле ведра на корточки. Пристально, словно гипнотизируя, стал смотреть на Ваську.
— Что я просил, достал?
— Mo-может быть, достал.
— Врешь!
— М-мое дело, значит, — осторожно заметил Васька и даже перестал улыбаться.
— Сам обещал. — Степан поднялся и взял ведро.
— Ракетница устроит? — спросил Васька.
— Ра-ке-тница?.. — недовольно протянул Степан.
— Нет, значит… А ты скажи, зачем тебе пистолет? — Васька вскочил, и глаза его заметались.