Опустил руки. Сказал устало:
— В полку не хватает плащ-палаток для всего личного состава. Мы принимаем меры. Но это зависит не только от нас.
— Я понимаю, — произнес Локтев.
— Видимо, не все, — возразил Журавлев. — Приказы не подлежат обсуждению. Я приказал обеспечить плащ-палатками командиров… И, значит, вы обязаны пользоваться своей.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Обернувшись вправо, Журавлев сказал:
— Эти люди — корректировщики с морских батарей.
Только сейчас Локтев обратил внимание на трех моряков. Они сидели на нарах. Полумрак прикрывал их.
— Очень рад, — сказал Локтев.
Майор поморщился, недовольный слишком штатским ответом. Развернул карту и сказал:
— Подойдите ближе. Вот высота Сивая. По данным разведки, немцев на ней нет. Вы со своим взводом займете ее и будете удерживать столько, сколько потребуется корректировщикам. Окопайтесь, устройте завалы. Словом, оборона должна быть прочной. Вам понятно?
— Понятно.
— Сейчас двадцать пятнадцать. Срочно получите дополнительные боеприпасы, продовольствие. Занять высоту Сивую приказываю к двум ноль-ноль.
Дождь перестал, но воздух был влажным, и вода чавкала под ногами, как на болоте. Тьма не давила, она струилась сизым, неверным светом. И было ощущение, что все-таки за тучами плавает луна, потому горы и смотрятся на этом низком сероватом небе.
Локтев шел впереди взвода. И рядом с ним нога в ногу шагал Чугунков. Как выяснилось, он был родом из здешних мест, хорошо ориентировался в горах и не один раз поднимался на высоту Сивую.
— Вот она, — сказал Чугунков и указал рукой в темноту. — Видите?
Но Локтев ничего не видел.
— Близко уже! — В голосе Чугункова звучала гордость: не зря доверился ему взводный. — Перейдем лощину — и на месте.
Они шли осторожно, не выдавая себя ни огнем самокрутки, ни громким говором. И вскоре Локтев действительно увидел темную, уходившую в небо махину.
— Она? — прошептал он.
— Сивая, — тихо ответил Чугунков.
И тут же Локтев увидел направленное на него дуло автомата. И услышал выкрик:
— Hände hoch![7]
Крова у них не стало. Семья Мартынюк жила теперь в саду под виноградом, который гибкими лозами своими оплетал деревья, образуя некое подобие шатра, высокого, зеленого.
Любаша, Степка, Ванда неотлучно находились возле щели, а точнее, возле кроватей, стоявших рядом под грушей.
Налеты участились. Сирена гнусаво завывала пять-шесть раз на день. Нина Андреевна не успевала по тревоге прибегать домой. И страх за детей извел ее. Тут еще муж письмо прислал.
Он, конечно, читал в газетах про туапсинское направление и настаивал на их эвакуации. Ему легко было настаивать, потому что он не имел и понятия, как им тут достается. А Нина Андреевна, хлебнув лиха в Георгиевском, боялась срываться с места. Зашила в одежду Степки и Любаши молитву. И все. Молитва начиналась страшными, непонятными словами: «Живы в помощи вышнего, крова бога небесного…»
Ванда жила с ними.
Беатину Казимировну похоронили во дворе, ибо никакой возможности отвезти ее на кладбище не было. Никто не смог бы и представить, где можно взять машину. Да и сама поездка потребовала бы часа три времени. Оказаться же на такой срок вдали от спасительной щели в те дни, когда город бомбили много раз в сутки, было просто боязно.
Витькин дед молча сколотил гроб из старых досок. Помог вырыть не слишком глубокую яму. Старик старался и потел. И Степке стало стыдно, что он бросал к нему в сад гранату.
Тело предали земле рано утром. Возле холмика, на котором белело много камней, стояли дед и сноха Красинины, баба Кочаниха, Нина Андреевна, Любаша, Витька, Ванда и Степан. Ванда вытирала слезы маленьким, запачканным глиной кулаком. У остальных лица были скорее озабоченными, нежели скорбными.
Потом Ванда и Любаша украсили могилу цветами. Вечером вернувшийся из города дед Кочан приволок высокий металлический крест давней, но добротной работы. Никто не уточнял, где дед раздобыл его. Ванда поцеловала деда в небритую щеку. Он растрогался и немного прослезился, хотя никогда и не был знаком с Беатиной Казимировной.
— Вот оно выходит как… — произнес дед Кочан. И снова повторил: — Вот оно выходит…
Что выходит, он так и не пояснил. Нина Андреевна поднесла ему полстакана водки. Он выпил ее как воду. И вдруг сказал:
— Собирайтесь все к нам. Зачем же с детьми и под открытым небом?
Но они уже привыкли жить в саду. И отказались.