Когда Иван кончил рассказ, в груди больше не щемило. Взгляд у девушки был потухший и скучающий. Без обиды, но с не очень искренней улыбкой она протянула Иноземцеву руку:
— Желаю вам счастья, чтобы ни пуля, ни осколок не тронули вас… Чтобы живым и невредимым вернулись на свою базу… к своей семье. Прощайте!
Нюра повернулась и, чуть пригнув голову, быстро пошла по скверу.
— Так нет у меня семьи. — Иван вдруг вспомнил, ради чего начал он весь этот разговор. — Мать была — и та перед войной скончалась…
Но девушка, кажется, не услышала его слов — может, и услышала, но прибавила шагу, почти побежала, перепрыгивая через кирпичины и куски проволоки.
Да. Вот тебе — «не надо торописа, не надо волноваса»!
Дрянь дело! И в груди опять беспокойство одно.
Мимо шла старая женщина — армянка или адыгейка.
— Мамаша, — сказал Иноземцев, — как бы в этом городе часового мастера найти?
Старая женщина посмотрела на Ивана, на его орден. И с акцентом и немного торжественно ответила:
— Ты храбрый, сынок. Ты сильный, спасибо тебе материнское.
Иноземцев покраснел и растрогался. И полез в карман за платком.
— Скажи, сынок, немец в Туапсе не придет?
— Вот ему, — ответил «сынок» и сложил объемистую дулю. Потом добавил: — Задушим.
Старая женщина понимающе кивнула головой:
— Ненависть к врагу — броня души воина.
Старуха, видимо, любила говорить витиевато.
— Это точно, мамаша, — ответил Иноземцев. — Это ты правильно определила… А насчет часовщика помощи не окажешь?
— Мастерских таких в городе не ищи… А вот одного умельца по часам я знаю. Правды ради скажу, что примусы он способнее ремонтирует. Но ходики и будильники тоже…
— У меня немецкие часы, — сказал Иноземцев и звякнул цепочкой. — Осилит ли умелец, мамаша?
— Не знаю. Показать ему нужно. Это не очень далеко. На улице Красных командиров. Фамилия — Красинин…
Красинин чистил козлятник, когда, повизгивая, залаяла собака. Бросилась на кого-то. И мужской голос прозвучал беззлобно: «Отвяжись, зануда!» Прислонив грабли к стене, старик вышел на мощенный неодинаковым — малым и большим — камнем двор. Там он увидел Иноземцева. Иван приценивающе осматривал хозяина, словно гадал, можно ли ему доверить карманные часы. Взгляд Иноземцева обеспокоил Красинина. И он угодливо спросил:
— Чем могу служить?
— Отец, — сказал Иноземцев, — часы немецкой работы починить способен?
Красинин полез в карман синей сатиновой косоворотки за очками.
— Покажите.
Взвесив часы в руке, Красинин ножом отковырнул первую крышку, попытался разобрать надпись на второй крышке, затем отковырнул и ее. Кивком указал Иноземцеву на скамейку возле козлятника.
— Обождите тут. Сам скрылся в доме.
С того места, где сидел Иноземцев, хорошо был виден соседний двор и дом без крыши, и кровати, синяя и желтая, не покрытые матрацами, под деревьями. Возле синей кровати спиной к Иноземцеву стояла Нюра. Он безошибочно узнал ее.
Забор между дворами тянулся низкий и трухлявый, а там, где он примыкал к разбитому дому, виднелась дыра. Иноземцев поднялся и направился было к дыре. Но из дому вышел Красинин. Держа за цепочку, он протянул часы Ивану. Часы тикали четко и чисто.
— Сколько? — спросил Иноземцев.
Старик Красинин снял очки, сложил дужки. Вопросительно посмотрел на вещевой мешок Ивана. Иван развязал мешок. Достал банку свиной тушенки. Красинин взял банку. Сказал:
— В расчете.
— Спасибо, отец! — Иноземцев спешил к дыре в заборе.
— Калитка налево, — подсказал Красинин.
Но Иван не слышал: он торопился к девчонке, которая стояла в саду.
Очки Красинину надевать не потребовалось. Он страдал дальнозоркостью.
Иван недостаточно пригнулся и зацепил плечом верхнюю планку. Забор качнулся, заскрипел — сухо, протяжно. Нюра обернулась. Она увидела Иноземцева. Его внезапное появление привело девушку в замешательство. Она не двигалась, не говорила и только с напряжением смотрела на идущего к ней Ивана, будто боялась, что не расслышит, не поймет слов его, которые непременно окажутся большой важности.
Лицо Нюры заслонило для Ивана весь мир. И ничего, кроме этого чистого, широковатого в скулах лица, не видел он — ни земли, ни неба, ни желтых последних листьев. Только часы продолжали тикать, словно выговаривая: «судь-ба, судь-ба, судь-ба…»
— Я забыл тогда спросить самое главное: пойдешь за меня замуж, Нюра?
Волнение сдавливало голос. Точно не он, Иван, а кто-то невидимый, прячущийся на деревьях, произнес эти слова.