С другой стороны, не следует винить моду там, где очевидны прорехи эстетического и нравственного воспитания, не стоит путать причину и следствие. И конечно, нельзя бороться с модными поветриями, устраивая, как это делалось иногда, рейды против длинноволосых ребят в расклешенных брюках. Такими методами никому и никого еще не удавалось убедить и перевоспитать.
Московская учительница Зинаида Николаевна Кулакова верно заметила: «В тех школах, где учителя не знают меры, где строжайше запрещают все модное, эффект часто получается как раз обратный — иные самые послушные, самые образцовые девочки через месяц после окончания школы становятся буквально неузнаваемыми, будто спешат отъесться после долгого поста. Они красят волосы в невообразимые цвета, накладывают на лицо толстенный слой косметики, одеваются самым вызывающим образом! «Что же, — возмутятся иные педагоги, — мы их, что ли, научили этому!» Конечно, нет. Но мы и не научили их другому — отношениям с модой, потому что делали вид, что этой моды вообще не существует. А раз так, значит, никогда не говорили о том, что уместно в театре, на вечеринке, а что в классе. Почти никогда не убеждали Веру в бессмысленности прямого подражания туалетам и прическам Лены. Словом, избегали разговора о моде, а значит, исключали из сферы воспитания чрезвычайно важную его часть».
Горькое, но своевременное признание. В самом деле, практика запретов не дает желаемых результатов. Распоротые дружинниками во время рейдов брюки зашивались вновь. Остриженные волосы отрастали до плеч. А нарушавшие законы ретивые «блюстители нравов» привлекались к ответственности.
Воздействовать на развитие моды с помощью декретов и законов — дело малоперспективное. И история неоднократно доказывала это. Так, например, французский король Людовик XIV, сам претендовавший на роль законодателя мод, запрещал придворным дамам носить высокие прически. Но — безуспешно.
Русский император Павел I, который в союзе с Австро-Венгрией и другими государствами Европы пытался разгромить Французскую буржуазную революцию, дошел до того, что решил искоренить и французскую моду. Приказом военного губернатора Петербурга ношение фраков объявлялось «крамольным» и предписывалось появляться в свете лишь в немецком платье. Анафеме были преданы также жабо, жилеты, одежда, повторявшая цвета французского республиканского флага. Однако и эти декреты не имели сколько-нибудь видимого успеха и после воцарения Александра I были отменены.
Николай I также тяготел к «официальному моделированию». Именно его чиновничьей фантазии обязаны своим существованием многие образцы сюртуков, форменных платьев, военных мундиров. Замечательный советский писатель Ю. Тынянов в рассказе «Малолетний Витушишников» так описывал один из примеров «творчества» императора:
«…Незаметно, может быть, мимоходом, вспомнив о форменных фрейлинских платьях, нахмурился: с женской формой дело не удалось и вызвало много толков. Тут же он вдруг подумал о форме для кормилиц, и сам удивился: у кормилиц самых высших должностей не было никакой формы. Полный разброд — включая невозможные кофты-растопырки и косынки. Назавтра он сказал об этом Клейнмихелю: пригласить художников, а те набросают проект. Клейнмихель распорядился быстро. Через два дня художники представили свои соображения.
Головной прибор: кокошник, окаймляющий гладко причесанные волосы и сзади стянутый бантом широкой ленты, висящей двумя концами как угодно низко. Сарафан с галунами. Рукава прошивные.
Художники ручались, что дородная кормилица в этой форме широкими и вместе стройными массами корпуса поставит в тень кого угодно».
Многие высокопоставленные особы оспаривали лавры кутюрье того времени. Причины, которыми они руководствовались, были самого разного толка. От пустых прихотей до серьезных политических причин. Так, придя к власти, Наполеон объявил войну… английскому текстилю. В 1806 году он писал губернатору Парижа: «Пусть ваши дамы поостерегутся, чтобы я на них не заметил платьев из английских материалов…» И вновь — поражение. Несмотря на запреты и наказания, француженки продолжали носить платья из тканей, которые контрабандой переправлялись с берегов Альбиона на другую сторону Ла-Манша.