— Воль-но!
Теперь можно расслабиться. Юнкера ждут. Через несколько минут они станут офицерами. В строю первой роты ожидает производства юнкер Харлампиев.
— Смир-но! Для встречи справа! Слушай! На кара-ул!
По плацу, к строю идёт генерал Крылов, начальник училища. Навстречу с шашкой «подвысь», остервенело выкидывая ноги, марширует Носов.
— Ваше превосходительство, Тамбовское пехотное военное училище построено. В строю юнкеров 460!
— Здравствуйте, господа!
— Здравия желаем, Ваше превосходительство!
Рявкнуло полтысячи юнкерских глоток.
— Поздравляю вас с офицерским званием!
— Ура-а-а! — восторженно, ликующе покатилось вдоль строя. В этом «ура» было всё: и бесконечные казарменные ночи, и радость предстоящего недельного отпуска, и долгожданные новые кителя с золотом однозвёздочных погон. А главное — очаровательные перспективы офицерской службы. Сейчас никто не думал о фронте. При чём здесь война? Ведь сегодня праздник — производство. Ах, как хорошо бы пройтись по Тверской! Осеннее солнце золотит погоны, шпоры звоном отсчитывают шаги, ножны шашки постукивают по голенищу. А женщины, женщины! Как они смотрят на офицеров! Призывно, жгуче. При чём здесь фронт, вши, окопы?
Праздник, новая жизнь!
С шутками, смехом бежали юнкера в гимнастический зал. Там ждало их аккуратно сложенное обмундирование, заранее сшитое тамбовскими портными. Аркадий скинул тяжёлые юнкерские сапоги, полотняную гимнастёрку. Надел бриджи, натянул хромовые сапоги со шпорами, застегнул китель, поправил наплечные ремни.
Сделал первый шаг и усмехнулся: шпоры мелодично аккомпанировали каждому его движению. Он вышел в наполненный звоном и смехом коридор, подошёл к зеркалу, подмигнул своему стеклянному двойнику.
В тот же день он получил назначение в полк, подъёмные деньги и недельный отпуск к родным в Смоленск.
Семь дней. Разве это срок, особенно если расстаёшься на столь неопределённое время?! А впрочем, как знать, на сколько расстаёшься! Война. Вон, пожалуйста, в газетах целая страница — списки погибших офицеров. Среди них много знакомых, друзей по гимназии, по институту, по спорту. Война — штука безжалостная.
Последний день Аркадий провёл с матерью, гулял с ней по городу, заходил к её знакомым. Пили чай, вздыхали, крестили милого Аркашу, который вот вчера ещё был гимназистом, а ныне прапорщик — офицер.
В купе их было четверо. Пожилой интендантский прапорщик в мешковатом кителе, щеголеватый молодой человек из земского летучего отряда, тонкий в талии, весь затянутый скрипучими ремнями, драгунский подполковник и Аркадий.
Говорили о войне. Особенно разговорчив был земец. Он никак не мог налюбоваться собой в ослепительно красивой, но никому не понятной форме. Интендантский прапорщик молчал, только вздыхал в уголке. Подполковник покусывал ус или насвистывал шансонетку.
— Вы поймите, господа, — размахивал руками земец, — поймите, эта война стала народной, такой же, как в двенадцатом году, гром пушек разбудил великую силу, заложенную в глубинах души российского мужика. Он идёт умирать с улыбкой, он счастлив пролить кровь за дело цивилизаций. Мы — второй Рим, мы должны остановить новых гуннов. Совсем недавно в Государственной думе выступал профессор Милюков…
— Вы меня простите, молодой человек, — подполковник поднялся, скрипнув ремнями, — не знаю, как по званию вас величать. Но говорите вы чушь. Да-с, именно чушь. Я кадровый военный. С первого дня на фронте. Пять раз ранен, как видите, за чужие спины не прятался…
Аркадий взглянул на подполковника. На его френче скромно висел офицерский Георгий, в углу купе отсвечивал эфес золотого оружия.
— Имею золотое оружие, и пять орденов, и два внесрочных производства. Так что, простите, я войну-то лучше знаю, чем профессор Милюков. Солдату она не нужна. Пополнение приходит: одна винтовка на двоих, к орудиям снаряды не подходят, шинели и папахи гнилые, о сапогах не говорю. А пища… Да что и говорить, кто-то на войне крепко жиреет, набивает карманы! Вы бы послушали, что солдаты говорят.
— Но позвольте, господин подполковник…
— Не позволю. Никому не позволено гнать на убой людей. Но ничего, скоро, очень скоро всё решится. Кое-кто жестоко заплатит за пролитую кровь.
— Я вас не понимаю, вы кадровый военный, а говорите как социал-демократ…
— Я, любезнейший, в политике слаб. Но я патриот России, и если так говорят господа социал-демократы, то они правы, тысячу раз правы.