«Париж остаётся Парижем», — играли на каждом углу уличные оркестрики. Ни война, ни тысячи убитых не повлияли на настроение вечного города. В салонах мод умопомрачительные манекенщицы демонстрировали миллионные туалеты, в театрах муссировалась проблема пола, кинематограф показывал зрителям весёлые похождения зуавов. Город спешил жить, алчно, жадно. Неизвестно, что будет завтра. Ведь Париж под прицелом «Большой Берты», немецкие аэропланы прорываются почти к самому городу. На фронте гибнут ежедневно сотни мужчин. Парижанки укоротили юбки. В роскошных кабаках новшество — американский джаз. Город наводнили американцы. У них много денег и энергии. Они продают и покупают, делают деньги. Они хотят вина, женщин, нервощекочущих зрелищ. В старушку Европу приехали американские боксёры. О, это были решительные молодые люди! Они ломали установившиеся традиции. Победитель получает всё! Все до копейки деньги за встречу. Условия были настолько непривычны и жестоки, что многие боксёры просто отказывались работать с американцами. Они не хотели рисковать. Кулаки у гастролёров были внушительными. Европейской школе бокса они противопоставляли силовой многораундовый бой.
Чемпион Америки в среднем весе Дуглас Темплиер остановился в лучшем парижском отеле «Адмен». Уже пять дней он в Париже, а контракт на встречу так и не подписан. Дуглас нервничал. Поездка в Европу должна была поправить его дела. В Штатах ему последнее время приходилось нелегко. Он прекрасно знал,
[нет двух страниц]
Американец отступил. Аркадий шагнул вслед за ним. Шаг — удар, ещё шаг — ещё удар. Теперь наступал он. Дуглас вынужден был уйти в защиту.
Гонг!
В синем углу: «Наступай, наступай. Я понял тебя. Он уже привык. Ты молодец, малыш».
В красном углу: «Он однообразен и плохо работает левой. Отдохни этот раунд. Пусть он потешится. Вымогай его».
И опять финт левой, правой в лицо. И опять Дуглас привык. Он работал спокойно, с некоторой снисходительностью. Мол, бей, бей, посмотрим, что будет дальние.
Аркадий опять пошёл в атаку. Левой по корпусу. Дуглас даже не изменил положения рук. Правой…
Противник перчатками закрыл лицо. Тогда правая рука Аркадия резко изменила направление и — мощный удар по печени американца.
Дуглас взмахнул руками, словно собрался прыгнуть в воду, и неуклюже, боком повалился на пол.
Он не встал и после счёта «Аут!» Дуглас пришёл в себя только в раздевалке.
И опять имя Шарля Лампье появилось на страницах французских спортивных газет. И опять к Вагнеру посыпались письма от хозяев клубов и менеджеров с деловыми предложениями.
Ну, кажется, что ещё надо человеку? Газеты о нём пишут, деньги есть, о куске хлеба думать не надо. Сиди себе на берегу Сены да рисуй потихоньку. Кончится война, устроишь свою выставку. Райское житьё! Сиди рисуй да слушай шёпот реки и дыхание Парижа.
Аркадий не мог рисовать, не мог спокойно сидеть у Сены. Он рвался домой. Раньше всех он приходил к газетчику на улице Мари. Но что можно было понять из репортажей французских газет? Ничего. «Наступательный дух русской армии по-прежнему велик», «Новое демократическое правительство стоит за войну до победного конца», «Немецкие шпионы сеят смуту».
Уж лучше и не читать эти газеты, всё равно ничего не поймёшь! Но жить без вестей с Родины? Это ещё хуже.
И бюро военного атташе стало для Аркадия маленьким российским островком. Истосковавшийся на чужбине, он тянулся к соотечественникам. Русский язык, русские буквы на документах, воспоминания. Сотрудники Игнатьева привыкли к нему, дружно ходили «болеть» за Аркадия, просили иногда помочь разобраться в бумагах, а главное — сообщали о событиях в России. Но эти люди, оторванные от Родины, пусть даже по-своему честные, сами не могли разобраться в происходящем, сами находились в томительном ожидании событий.
Однажды Аркадий после тренировки забежал к военному атташе. Игнатьева не было. Харлампиева встретил ротмистр Ознобишин. По выражению его лица Аркадий понял, что случилось что-то очень важное.
— Николай Николаевич, в чём дело? На вас лица нет.
[нет двух страниц]
самая обыкновенная, пахнущая кошками и помойными вёдрами.
«Не очень, видно, влиятелен-то», — подумал Аркадий.
Он поднялся на третий этаж. Вот дверь с номером семьдесят девять. Аркадий позвонил. Дверь распахнулась сразу же, будто кто-то уже стоял за ней, ожидая его звонка.
— Прапорщик Харлампиев?
— Да.
— Господин полковник ждёт вас.
Аркадий повесил шляпу на обломок оленьего рога, поставил в угол трость. Прихожая, как у дантиста средней руки. Пыльные чехлы, сломанная вешалка, на стенах тусклые фотографии.