Старое христианское кладбище я не напрасно назвала просто Кладбищем. Вот так, с большой буквы, мы его и воспринимали. В Ленинграде был Эрмитаж, а у нас Кладбище. Хоронить там перестали еще в период моего детства. Его бы сделать «памятником искусства» — но до этого никто не додумался. Черновчане ходили туда, как ходят в музей, парк, церковь. Кладбище вмещало в себе все эти понятия. Море зелени, плакучие ивы, диковинные деревья, усыпанные мелкими розами или крупными белыми лилиями, хрустящая под ногами мелкая галька на дорожках, стрекот кузнечиков — поющая тишина покоя и святости места… И могилы — не бездушные плиты, а история, характеры, судьбы — все это не повторенное ни разу. Изумительные скульптуры, фрески, все оттенки мрамора, цветные мозаичные витражи в медном обрамлении закрывающих небольшие ниши с горящими в них свечами… Ангелы, распростершие крылья над могилой; стоящие в скорбных позах херувимы; каменные складки ткани и каменные цветы, брошенные на мрамор плиты; Христос, протягивающий ладони, готовые принять душу усопшего; скала, за которую зацепился каменный якорь с обрывком цепи… Все это дышало памятью, любовью и… жизнью.
Каждый памятник имел свою легенду, мы знали историю жизни, любви, трагедии, смерти почти каждого, кто лежал на этой святой земле. Мой отец с огромным интересом относился ко всем легендам, связанным с необыкновенными памятниками Кладбища, и для меня еще совсем с детских лет не было большей радости, чем гулять с ним по хрустящим дорожкам, слушать звенящую тишину и его тихий голос.
Но ни одна прогулка не проходила без того, чтобы мы не подходили к двум памятникам. Первый — пятиметровой высоты крест из черного мрамора с распятым на нем беломраморным Христом. Фигуру Христа создал великий мастер… как у живого каждый кусочек тела, сведенные мышцы, натянутые жилы — все кричало о боли, а лицо оставалось кротким, безмятежным и светящимся неземной добротой. Там мы раздавали милостыню калекам и старикам и шли ко второму памятнику — к Скорбящей. На мраморной черной узкой трехметровой пирамиде — белый овал, из которого рельефно выступает лицо немолодого мужчины с аккуратно уложенными густыми волосами, небольшой бородкой и усами. Ниже — золотые буквы текста на латыни… профессор член различных академий, и польская фамилия. У подножья — фигура женщины. С первого взгляда я полюбила ее. Люблю и по сей день. В скольких музеях я побывала — но нигде не встречала ничего подобного. Юная женщина в монашеской одежде, складками спадающей с плеч к ногам, подпоясанная веревкой, на голове покрывало, скрывающее волосы (только в одном месте у плеча едва заметно выбивается локон), опустив голову и бессильно уронив точеные руки, стоит у подножия пирамиды. Она выполнена из цельного белого мрамора, но так искусно обработанного великим мастером, что создается ощущение двух разных материалов. Вся одежда выглядит серой и шероховатой, как ткань. Но лицо и руки! — молочной белизны с легкой прозрачностью, внутри которой просвечиваются розовые тона. Когда солнце падает ей на лицо, то кажется, что под прозрачной кожей пульсирует кровь. Ее глаза опущены вниз в отличие от большинства других скульптур, где они воздеты к небу в мольбе за усопшего. Она не молится. Она скорбит. Отрешенная от всего земного, внутренним взглядом она все еще видит дорогого ей человека…
Когда я приезжала на свою «малую родину», я всегда навещала ее. А если приезжала не одна, то обязательно вела членов моей семьи или друзей на Кладбище.
Однажды, это было зимой, я приехала с двумя моими близкими друзьями. На следующий день мы должны были уехать. Но, наслушавшись моих рассказов, друзья потребовали экскурсии по городу и, конечно же, на Кладбище.