Мне уже 60 лет. Свою жизнь я прожила, как и все мои ровесники, пройдя через пионерию, комсомол, партию. В жизни не было притворства, карьеризма, хитрости. Она сложилась так, что «все ужасы семидесятилетнего правления коммунистов» меня не коснулись: никто ни в моей семье, ни мои знакомые не были репрессированы, у меня не было проблем страха или притворства, потому что то, что я говорила, и то, о чём я думала ни в какой мере не было против моей Родины и партии — за них я искренне всегда готова была отдать жизнь.
Сейчас всё изменилось. Всё, что составляло смысл моей жизни, почему-то оказалось злом. Так считают мои дети, моя внучка, об этом я каждый день слышу или читаю.
Я не выхожу вместе с полоумными стариками устраивать «кастрюльные бунты», не участвую в митингах или демонстрациях. Зачем? Я ведь не враг своим детям. Если они хотят жить иначе, чем жила я — это их право, и предательством по отношению к ним было бы пытаться тянуть их туда, где им не нравиться.
То же касается и веры. Всю жизнь я провела под знаменем атеизма, в таком же духе я воспитала своих детей.
Теперь всё встало с ног на голову. Конечно, мои дети не стали религиозными фанатиками, но посещение церкви, обращение к Богу в различных жизненных ситуациях — это вошло в их жизнь, и я надеюсь, что искренне. Не скажу, что это радует меня, но ещё больше меня огорчило бы, если бы это было притворством или данью моде.
Иногда я начинаю чувствовать, что тоже включаюсь в их отношения с Богом. В тяжёлые минуты я стала говорить: «Господи, помоги мне! — а потом добавляю, — Если ты есть…» И … не верю.
А значит не верю и в оборотную сторону религии: в загробную жизнь, колдовство, гаданья и т.п. И никогда не допускала всё это в свою жизнь. Кроме одного случая. Ведь иногда, вопреки нам самим, мы совершаем поступки, которые, в принципе, никогда не совершили бы в других обстоятельствах.
И вот я, атеистка, пожилая женщина, пока ещё в своём, как мне кажется, уме, хочу рассказать вам историю, которая всю жизнь не вкладывалась в моё понимание мира.
Закончился мой выпускной вечер. Разбрелись парочки со стажем, сложившиеся за время учёбы в школе, и новые, возникшие в прощальную ночь, ушли на «мальчишник» одноклассники — одиночки, пряча под пиджаками заранее заготовленные бутылки. Нас, невостребованных в это утро девочек, оставалось четверо. И нам также, как и всем, было страшно расставаться: этот момент должен был стать как бы началом отсчёта новой жизни.
Мысль о переходе во взрослую жизнь тяготила или радовала всех нас, она была лейтмотивом всей этой ночи, поэтому ничего удивительного в том, что кто-то предложил сходить к гадалке, не было. И вот мы — четыре комсомолки и атеистки — почему-то тут же приняли предложение.
Гадалка жила на окраине нашего небольшого городка. О ней знали, её, как утверждала народная молва, приняв всяческие меры, посещали даже городские тузы. Видимо поэтому, а, может быть, ещё потому, что она очень давно перешла пенсионный возраст, её не выселили за тунеядство или по ещё какой-нибудь статье.
Это был маленький покосившийся деревянный домик, какими полны окраины провинциальных городов. В отличие от современных «магов», «колдунов» и «пророчиц» она была откровенно бедна, так как за свою работу денег не брала, а жила тем, что приносили люди: кто яйца, кто кусочек мяса, кто пирог…
Мы собрали немного конфет и бутербродов, которые родители приготовили нам на выпускной, и со всем этим добром, завёрнутым в газету, переступили порог дома.
Жилище местной ведьмы вполне соответствовало нашим ожиданиям. На печи стоял довольно большой котелок, со старого шкафа на нас взирал чёрный кот, а на столе, прихрамывая на одну ногу, прогуливалась ворона, склёвывая крошки.
Баба Марья перемешивала что-то в котелке. Я впервые видела её. В отличие от своего дома, она ничем не напоминала ведьму. Очень маленькая, сморщенная, чистенькая, со светлыми и прозрачными, как весенняя вода, глазами — она располагала к себе, вызывая ощущения тепла и покоя. Больше всего меня поразила её улыбка — в ней был какой-то молодой задор. Когда она улыбалась, казалось, что на лице у неё нет морщин, и появлялось желание выболтать ей, как своей подружке — ровеснице, все девичьи тайны. Я потом поняла, почему её улыбка казалась такой неотразимой: у бабы Марьи были явно собственные молодые и красивые зубы! Старческая беззубость с кое-где сохранившимися обломками, напоминающая клыкастость Яги (въевшееся в нас представление о нечистой силе) отсутствовала.
Она разговаривала с каждой из нас отдельно, пока другие ждали на покосившейся лавочке перед домом. Я не знаю, что она говорила моим подружкам, так же, как и они не узнали, о чём беседовали мы. Я сейчас не буду рассказывать об этом, скажу только, что всё, о чём она говорила мне, так или иначе состоялось. Я выходила замуж, рожала детей, разводилась, болела, переезжала в другой город — все в полном соответствии с предсказаниями гадалки. И так до 42 лет. В то послевыпускное утро в её пророчествах эта цифра прозвучала зловеще. Я помню почти дословно: «Ты, девонька, бойся этого числа. Придёт чужой человек, которому ты не сделала никакого зла, и убьёт тебя. Но ты не бойся, ты оживёшь, и будешь жить долго — долго…»