Только Мойра, поставленная на помост почти напротив молодого человека, вызывала беспокойство и жалость Роберта. Лишившись нарядных платьев, украшений, а главное -- длинных роскошных волос, девушка казалась несчастным птенчиком, вывалившимся из гнезда. Роберт вспомнил, что это был первый аукцион Мойры и в очередной раз пожалел девушку. Накануне смотрин Мойра в какой-то лихорадке рассказывала Роберту, как любил ее опекун и что он никогда бы не продал ее чужим людям. А заявки были, -- почти с гордостью уверяла Мойра, -- еще на последнем году обучения в большом питомнике Кэмбриджа -- от трех оркестров, двух театров и музыкальной вещательной корпорации свободного мира. Но хозяин отказался ее продавать, потому что заботился о ней. Он был очень добрый, -- добавила Мойра и всхлипнула. "Скажи, Бобби, -- то и дело спрашивала она, -- нас ведь купят в семью и будут любить, правда?"
Каждый раз, слыша эти вопросы и видя умоляющие глаза Мойры, Роберт вздыхал и не знал, что сказать и чем утешить девушку. Насколько он мог судить, для Мойры было бы лучше, если бы Рейберн все же продал ее в эти оркестры или театры. Во всяком случае, сейчас она не была бы выставлена на продажу и ее не ощупывали бы покупатели. Утешать Мойру было нечем, говорить, что рабы не выбирают хозяев -- слишком жестоко, так что Роберт мог лишь лгать, что рано или поздно, но все будет хорошо.
И вот теперь они третий день были выставлены на всеобщее обозрение, и по разговорам редких покупателей Роберт догадался, почему эти смотрины были такими длинными. Судя по всему, репутация рабов Рейберна была такова, что в столице нашлось не слишком много желающих их приобрести. Роберт даже спрашивал себя, не поможет ли ему эта ситуация, но вспомнив о Службе адаптации, мысленно произнес страстную молитву, чтобы его купил хоть кто-нибудь.
Редкие покупатели лениво ощупывали его и шли дальше, переходя от питомца к питомцу, Роберт вновь задумался и пришел в себя от легкого удара трости.
Перед молодым человеком стоял энергичный загорелый мужчина лет сорока трех или сорока пяти, в щегольском светлом костюме и с элегантной тростью в руке. Он с интересом осмотрел Роберта, затем тростью повернул его голову сначала в одну сторону, потом в другую, хмыкнул.
-- Отвечай, парень, это ты написал "Восходы" и "Закаты"? -- требовательно поинтересовался покупатель.
-- Да, свободный, -- почтительно ответил Роберт и склонил голову.
-- Смотри на меня, -- приказал мужчина. -- И запомни, от твоей честности и искренности зависит твоя судьба. Тебе случалось писать декорации для театра?
-- Да, свободный, -- не задумываясь, ответил Роберт, решив, что участие в оформлении студенческого спектакля вполне подпадает под определение "декорации".
-- Конечно, ты "мебель", -- в задумчивости проговорил свободный, -- но в твоих картинах что-то есть... Так вот, я директор оперного театра, и если я куплю тебя в театр как художника, ты будешь стараться?
Глаза Роберта расширились.
-- Да, свободный, -- почти в восторге ответил он, -- я буду очень стараться, вы не пожалеете.
-- Ну что ж, -- кивнул директор, -- рад это слышать. Значит, завтра, я тебя куплю. И запомни: я терпеть не могу разгильдяев и бездельников, но тех, кто умеет трудиться, я всегда готов вознаградить.
Роберт опять склонился перед свободным, боясь спугнуть неожиданную удачу. Быть купленным в театр было счастьем, и Роберт готов был прочить хоть с десяток молитв, чтобы назавтра все так и произошло. "Боже Милосердый, пусть этот человек меня купит!" -- молился Роберт, даже не покраснев от того, что думает о возможном покупателе, а не о свободе. Не подавать трусы очередному пьяному идиоту, не завязывать ему шнурки, быть художником, а не "мебелью" было больше, чем счастье. Роберт даже напомнил себе, что радоваться пока рано, что день аукциона еще не наступил, и почти сразу же убедился в этой истине.
-- Вот об этом питомце, сенатор, я вам и говорил.
Доктор Джесс Черч стоял перед постаментом и указывал на него немолодому седовласому свободному. Чем-то этот человек напоминал почтенных судей из старых черно-белых фильмов, и хотя в тех фильмах судьи были самыми достойными и благородными людьми, радость Роберта начала увядать.
-- Вы знаете, сенатор, я редко хвалю питомцев, но Бобби заслужил похвалу. Трудолюбив, дисциплинирован, ответственен. Не обманывайтесь его статусом, я уверен, со временем он его перерастет. Просто, у мальчика был небольшой нервный срыв, и он неудачно прошел квалификационные тесты. Но ничего, он взял себя в руки и начал заниматься. Если бы не глупость Рейбернов, две недели назад он прошел бы ретест -- я как раз подал на него документы. Ну что ж, надеюсь, ему еще удастся это сделать.
-- Полагаете, Черч, у него есть перспектива? -- поинтересовался сенатор. Его голос был так же приятен, как и внешность, но Роберта все больше охватывала тревога.
-- Бесспорно, сенатор, -- уверенно сообщил доктор. -- Не удивлюсь, если ему удастся стать не только дворецким, но даже и управляющим. У парня неплохая голова и великолепное чувство ответственности. Уж если его не смогли испортить Рейберны, это что-то да значит. И поверьте, они приложили к этому все усилий. Ну, вы понимаете -- таскать питомцев по клубам, предлагать им выпивку, наряды и прочую хренотень. Но, к счастью, парень прошел все это с терпением и достоинством.
Сенатор рассмеялся.
-- Ей Богу, Джесс, мальчик воистину счастливчик. Не могу припомнить, чтобы вы кого-нибудь так хватили. Хорошо, раз вы его рекомендуете, я куплю парнишку. И, конечно, присмотрюсь к нему, обещаю.
Роберт почувствовал, как на лбу выступила испарина. Ну, что он мог сделать, чтобы Черч раздумал его рекомендовать, а сенатор покупать? Роберт перебрал в уме несколько возможностей и отверг их все. Любая выходка привела бы его прямиком в Службу адаптации, а повторная дрессура и общение с "тренажерами" не входили в планы Роберта. Оставалось только надеяться, что у театра денег окажется больше, чем у сенатора, и молиться.
Утро второго аукциона Роберта ничем не отличалось от утра первого. Только на этот раз Роберт полностью отдавал себе отчет в том, что происходит. Молодой человек даже удивился, как можно было не заметить стольких людей, событий и подробностей. Несчастная Мойра дрожала всем телом, и он мысленно пожелал ей, чтобы этот аукцион стал для нее первым и последним.
-- Лот номер восемь... Пошла! -- служитель шлепнул Мойру по ягодицам, и девушка поднялась на помост.
Со своего места Роберту было не видно, что происходит в зале, и он стал прислушиваться к голосу аукциониста и тихим переговорам служителей.
-- Ну, я же говорил -- государство... Пари было бы мое...
-- А какой дурак станет заключать на это пари?
-- Пари -- театр или симфонический оркестр?
-- Театр!
-- Оркестр!
-- Два к одному!
-- Принято!
-- Ну, я был прав?
-- Еще нет... Черт! -- раздосадованный голос потонул в злорадном смехе.
-- Плати две сотни, я же говорил -- театр!
Бледная Мойра сошла с помоста и почти упала на грудь Роберта.
-- Кто? -- жалобно пролепетала она, и Роберт понял, что так же, как это случилось и с ним в первый аукцион, девушка даже не поняла, кто ее купил.
-- Театр, -- прошептал он и Мойра расплакалась.
-- Лот номер девять... Это еще что?! А ну, пошел!
Служитель почти вырвал Мойру из его объятий, от души наградил обоих шлепками, и толкнул Роберта к лестнице. Молодой человек кивнул Мойре и поднялся на помост.