К этим ямам и свезли евреев. Велели бросить рядом узелки, всякие пожитки, снять верхнюю одежду. Полуголых партиями расставили на краю рва и расстреляли из автоматов. Сначала больных, стариков, потом женщин и детей, мужчин последними. Убитые падали в котлован метра два глубиной, раненых добивали прикладами, докалывали штыками.
Бойня продолжалась целый день в нескольких местах. Несчастные, пока до них доходила очередь, становились сначала свидетелями смерти близких. Когда рвы наполнились трупами, сваленными один на другой слоями, их из «гигиенических соображений» засыпали негашеной известью, оставшимся еще в живых евреям приказано было ямы закопать. Маленьких детей бросали в ямы живьем и так и закапывали. Среди мужчин были такие, что пытались оказать палачам сопротивление, кидались на палачей, хватали их за горло и увлекали вместе с собой в свои чудовищные братские могилы.
Исполнителями были везде литовские «партизаны-добровольцы». Немцы, полиция и военные, наблюдали и руководили. Если у литовцев сдавали нервы и воля, тогда в дело вступал алкоголь. Немецкая кинохроника тут как тут, все снимали на пленку, причем так, что в кадре оставались только литовские исполнители, а немецкие руководители — за кадром. После войны немцы старались представить дело так, будто они здесь вообще ни при чем, будто это «литовский народ сам в праведном гневе поднялся на еврейских паразитов» и устроил бойню.
Расстреливали среди бела дня, на глазах у тысяч литовцев. Литовское духовенство, высокопоставленные чиновники и офицеры пытались вмешаться и прекратить злодейство, особо активным это стоило жизни. Чернь алкала крови и ни перед чем уже не останавливалась. Молоденьких евреек, прежде чем убить, злодеи тащили в кусты, чтобы обесчестить, надругаться. Один такой убийца впоследствии свихнулся: ему стали мерещиться его жертвы — как они молча раздеваются, снимают обувь, выстраиваются рядом одна подле другой, какие они чистые, невинные. В конце концов, преступник не вынес своих видений и покончил с собой.
Когда до Каунаса донеслись первые вести, никто не хотел верить. Позже я встретила немало свидетелей, все они рассказывали об одном и том же: экзекуции повсюду были схожи и кончались полным уничтожением еврейского населения в городе. Лишь в четырех городах жизнь евреям отчасти спасли гетто, хотя организованы были совсем не для этого: это были Вильнюс, Каунас, Шяуляй и Семелишкес[42]. Гетто, разумеется, тоже должны были стать всего лишь очередным этапом в процессе уничтожения евреев в стране, однако, оккупантам понадобилась рабочая сила, и тех, кого определили на убой, решено было еще немного использовать перед смертью.
Друзья из гетто окольными путями слали нам письма — крик души, изнывающей от тоски и отчаяния. Лида Гайст писала о «безымянном страдании». Есть нечего, дом не отапливается, но это еще наименьшая из их бед.
Через лидиного брата, который работал в городе в одной из бригад, мы послали им узелок. Через эту и другие рабочие бригады мы и поддерживали постоянную связь с гетто и скорбели вместе с ними о несчастьях и испытаниях, свалившихся на наши ни в чем не повинные головы. Не хватает слов и духу осознать и описать всю череду мерзостей и ужасов, которые пришлось пережить. Такой рассказ может многим показаться совершенно невероятным, неправдоподобным, и, тем не менее, долг всякого немца — не прятаться от действительности, но набраться мужества и взять на себя вину за то, что было, и тем самым вину эту можно искупить.
Оккупационное руководство держало связь с гетто через совет старейшин[43]. На переговоры вызывали в город доктора Элькеса или кого-нибудь другого. Во время таких выездов с представителем еврейской стороны обращались подчеркнуто вежливо и корректно. Благосклонно выслушивались просьбы, жалобы, прошения, и посланнику гетто порой удавалось выторговать у немцев пару поблажек. Узники гетто пытались по-человечески договориться с бесчеловечным режимом, в этом-то и заключался весь дьявольский цинизм и ужас происходящего.
В середине сентября администрация города распределила около 5000 «удостоверений рабочего»[44]. В первую очередь их раздали специалистам, и мужчинам, и женщинам, а потом и другим работоспособным узникам гетто, в том числе нескольким врачам. Из тех, кто получил такое удостоверение, потом собрали рабочие бригады. Из провинции евреи спасались бегством и укрывались в каунасском гетто. От них стало известно во всех подробностях о массовых расстрелах, и в гетто с тоской ожидали того самого. Поэтому удостоверения восприняли как определенную гарантию безопасности. Немцы дали понять, что обладателям этого документа и их близким предоставляется шанс выжить, поэтому получить его стремился всякий.
42
Долгосрочные гетто, просуществовавшие до конца оккупации, согласно доступным историческим документам, были в трех городах Литвы — Каунасе, Вильнюсе и Шауляе. К началу оккупации было организовано также множество временных гетто в маленьких городах и местечках Литвы.
43
Совет старейшин (Йуденрат) был организован по приказу немцев как инструмент внутреннего самоуправления гетто 4 августа 1941 г. Председателем был назначен уважаемый представитель еврейской общины Каунаса врач Эльханан Элькес. В совет старейшин входил также Аврахам Тори (Голуб), чей дневник «Пережить холокост. Дневник каунасского гетто» стал одним из наиболее ценных и богатых свидетельств истории каунасского гетто.
44
Их назвали впоследствии «удостоверениями Йордана», по имени их изобретателя — уполномоченного по вопросам еврейского населения в Каунасе Фрица Йордана.