Встретила адвоката Станкевича с дочерью. Мужа моего не видали? Он тут же забеспокоился: сейчас евреев хватают прямо на улице.
Я металась по улицам и у всех знакомых спрашивала, не встречал ли кто моих. Никто их не видел. Помчалась снова домой: вдруг они уже вернулись. Нет их дома. Стариков накормить ужином, перекинуться с ними парой слов, и снова в город.
На другой день со всех сторон только и разговоров — евреев арестовывают. Тут и там выкрикивают: евреи стреляют в немецких солдат! За каждого убитого немца расстреляют десять евреев! Газеты запестрели антисемитскими статьями, листовки полетели по городу — и в них тоже поносят евреев.
Я побежала в литовскую полицию. У дверей наткнулась на детектива, который хорошо знал моего мужа. Обещал разузнать, что с моими, где их искать. И — ни звука. Пропал. Мы еще часто потом встречались, и он всякий раз меня избегал.
Три дня я так металась. Дома еще и стариков надо было утешать. Гретхен помогала мне как могла, мы с ней понимали друг друга и без слов. На третий день телефон: «Мама!» — «Мари!» — «Это я! Отец дома? Я сейчас буду!»
Старики бросились меня обнимать на радостях. Однако Мари возвращается одна — это дурной знак. Вот она! Пришла! Щеки горят, вся как огонь, глаза сверкают! Одежда грязная, растрепанная. Скорей в душ! Сначала вымыться, переодеться, поесть как следует, а за едой можно уже и поговорить.
«Идем мы по Аллее Свободы и вдруг натыкаемся на одного партизана, а он раньше работал со мной вместе в „Содыбе“[20]. Он меня увидел и кричит: „Попалась, коммунистка, теперь держись! А это кто с тобой? Отец? Пусть и он идет с нами!“ Отвел нас в полицию, там нас разлучили. Отец успел крикнуть: „Кто первый окажется дома, пусть постарается освободить другого!“ И его увели. Меня отвели в тюрьму, заперли в большую камеру вместе с другими женщинами. Мне особенно запомнилась одна пожилая дама, коммунистка. От нее таким веяло спокойствием, надежностью, уверенностью, что другие успокаивались рядом с ней. На полу постелили солому. Кормили супом на обед, утром кофе с хлебом приносили. Мне кусок в горло не лез, я все о вас думала, как вы там, как вы за меня переживаете. Через два дня пришел чиновник с проверкой, я ему говорю: „Послушайте, я немка, меня по ошибке арестовали. Выпустите меня немедленно!“ Позвали немецкого инспектора, я ему по-немецки, фразу за фразой, на одном дыхании. Он убедился и обещал меня выпустить наутро. Утром они меня еще раз спросили, точно ли немка, и отпустили».
Вернулась, вернулась, девочка моя, моя тревога, моя забота. Сидит передо мной на кухне и ест с большим аппетитом. Уплетает бутерброды за обе щеки. Ну, теперь надо вызволять отца.
В тот же день я побежала в полицию. «Упирай на то, что ты немка», — научила меня Мари. Я долго ждала в приемной, потом вышел инспектор и как следует все у меня выспросил. «Немцы на восточных территориях всегда вызывают подозрение, ведь их всех по возможности постарались репатриировать в Рейх. Ага, муж, значит, еврей. Ага, понимаю. Так-так. Из-за него, значит, остались здесь? Угу. Ладно, принесите завтра письменное заявление, чтобы мужа освободили».
На другой день уже новый чиновник, опять все вопросы по второму кругу. Заявление оставить тут, он справится, в какую тюрьму поместили Макса. «Послезавтра приходите».
Послезавтра ни одна живая душа о моем заявлении ничего не слышала. Кругом одни эсэсовцы. И опять расспросы.
Я принесла послужной список мужа, показываю им: вот, Первая мировая, с 1914-го и до самого окончания военных действий был немецким солдатом. Вот, награды. Эсэсовец бросил взгляд на бумаги, вернул их мне: спрячьте обратно. Никому не интересно. Еврей есть еврей, им и останется. Приходите дня через два.
Ну, нет, хватит, так не пойдет!
Адвокат Станкевич хорошо знал и очень уважал моего мужа. Он обещал мне со своей стороны предпринять поиски. Вместе с профессором П. и адвокатом Т. (все трое — люди в городе известные, уважаемые) составили официальное прошение об освобождении Макса: достойнейший человек, политически благонадежный, его все любят и превозносят, его арест — сущая нелепость, ошибка! Станкевич лично отнес это прошение в отделение охранной полиции. Ответа не последовало. Никогда.
В другой раз я встретила в полиции моего бывшего ученика из немецкой гимназии, теперь он здесь служил. Он подал мне руку. Удивительно, обычно полицейские чиновники этого избегают. Никто ничего не слышал ни о моих заявлении, ни о прошении трех «корифеев». «Приходите на той неделе, — посоветовал он, — если ваш муж здесь, мы его отпустим домой».
20
«Содыба» («Sodyba») — дословно «Литовский двор». Полугосударственное торговое товарищество, торговавшее овощами, фруктами и медом. Мари Хольцман некоторое время работала секретарем в администрации этой организации.