Неулыбчивого русского прозвали «мизантропом». Католики - вообще окрестили его «гордецом». Что ж... Глаз видит то, что видит. Мозг видит то, что хочет. Гордыня... Она как мулета в руке тореадора - всегда на виду, всегда яркая. Впечатляет - парусит: «Ещё бы, с таким-то баблом!» Вот он и приловчился пользовать её по делу. Гордыня... Все смотрели на мулету, а не на то, куда будет сделан шаг.
***
До «бокала» маялись впустую. Лаборатория ConScience перепробовала все возможные варианты. Бестолку! Лариосик чуял «тонкие» места! Всем бы такую чуйку! Поиски рабочего интерфейса к Небесному серваку облегчили кассу на двенадцать «лимонов». И всё-таки...! Не мытьём, так катаньем! «Кудрявые черепа» нашли ту самую «калитку»: «бокал русалки» или ацетабулярию - одноклеточную морскую флору, самую большую растительную клетку! Огромную! Лабораторный образец - в полтора сантиметра. И это не предел, бывают больше четырёх! Размер ядра - соответствующий. Восемь платиновых электродов, умело вживлённых в самый центр, и квантовый компьютер открыли доступ к набору многоразрядного кода. Это всё равно, что оказаться перед мудрёным сейфом с числовым замком, не зная чисел. Вот тут и случился кризис... Ничто не помогло: ни американские деньги, ни роскошное бухло. Учёные крепко приуныли.
Ещё бы... Добрых три месяца - топтание на месте. Всё. Ступор. Вялотекущие поиски тянулись до того самого утра, когда у микробиолога «сорвало крышу». Тихон Кузьмич - тридцатилетний доктор наук из Питера, тишайший «лабораторник», не пивший прежде ничего крепче кефира, схватил поутру три бутылки русского «Кристалла» из общего бара, да и свалил. Ушёл в никуда в стерильных мюли, не переобувшись. Даже телефон не взял. Только водка и душа нараспашку. Поначалу народ кипишнул, а после, охолонув, прикинул: взрослый мужик, не мальчик, выпустит пар и вернётся. Так и случилось. Тихон Кузьмич вернулся на третьи сутки. Без водки, босиком и с горящими глазами. Тут же потребовал сто граммов на опохмел и общее собрание лабораторных «творцов». Охреневший коллектив потребовал объяснений. Но только с самого начала и в подробностях. Микробиолог же выдвинул встречное требование: накрыть поляну на всех и поставить ящик «Кристалла», дабы обмыть находку. Интрига сработала: ни один стул кухни-столовой не остался без человечьего тепла. Тихон Кузьмич торжествовал. Аудитория притихла, когда он заявил, что нашёл числовую последовательность, открывающую дверцы по всему лабиринту сервака. Второй же тезис улыбнул самых тускломордых: отныне микробиолог не пьёт ничего, кроме «русской», ибо в ней не только истина, но и тайна архимедовой «эврики». Кузьмич, он же доктор наук, приступил к «рассказке», опрокинув полтишок. Это вышло чересчур драматично... По-радзински, что ли... Но заржать никто не посмел.
А началось-то всё с блажливого сна. Микробиологу приснилась водка. Как пришёл он прогулочным шверботом к живописному острову, а сойти на берег не может - аборигены без водки не пускают. Он с ними так и сяк... добрым словом, пистолетом, махрой, лиловыми бусами... - всё не то.
Говорят, мол, если русский, то, почему без водки? Без неё хода нет. И тайну не расскажем, и дверца не откроется. Кузьмич обомлел: «Какую тайну? И что за дверца?» Зареготали дикари в ответ... На том и проснулся.
Коллеги видели смурного Кузьмича тем тихим утром. Звякнул он тремя пузырями в потёртом рюкзачишке, да и растаял в солнечном луче.
- Бодхисаттва ушёл за истиной..., - откаментил тогда Кузьмичев поход технолог Завьялов.
Тихон шёл, куда глаза глядят. На четвертом перекрёстке повстречались ему бродяги. Бухнули, конечно, но так, без интереса... Ни разговора, ни идей. Жевали молча багет, да запивали горькую малиновой эссенцией.
«Дрянь какая...», - подумалось Кузьмичу.
И говорили же ему, недотёпе: «Беги от тех, кто запивает водку! Не люди это, бесы... Беги! Родимую закусывать надобно, а не запивать!»
Он так и сделал. Не стал вскрывать вторую банку, а тихо слинял. Те бродяги разомлели со второго «захвата», захрапели под мостом.
Тихон упорно топал на юг. Благополучные кварталы сошли на нет, две полосы бывалого асфальта разделили два мира: лощёных буржуа и растафари. Запущенный парк (а может и английский) приютил счастливых детей Джа. В голове Кузьмича заезженной пластинкой засела старая песенка «Игры слов»: «... мой друг ганжа - это лица Ямайки, с беломором в штанах и застиранной майке...»