Он подумал, что с ними все по-прежнему. Один со светлой головой, похожей на луковицу, жидкими волосами, свисающими на высокий лоб; у другого вздута верхняя губа, словно он умудрился проглотить собственную кустистую бороду; и еще женщина — одна из множества — с лицом, на котором читалось горе, глубокие морщины тянулись вниз по ее щекам под действием гремящей и грохочущей машины саморазрушения, но, вопреки этому, она продолжала при помощи помады вырисовывать дуги а-ля Купидон в уголках бесстрастного и не внушающего любви рта. Вот с таким человеческим материалом ему приходилось работать, и Шива с трудом скрывал презрение, которое испытывал к своим пациентам. Нельзя сказать, чтобы кто-то из коллег это заметил хоть на секунду — внешне доктор Мукти оставался таким же добросовестным врачом-трудягой, каким был во времена стажерства и затем, когда работал в регистратуре. Но внутри он сгорал от несправедливого отношения к своему должностному званию. Кого и на какой предмет консультировать? Явно не эти человеческие отходы, скопившиеся снаружи за его дверью в целлофановых мешках. На что, в самом деле, походила бы такая консультация? Предпочитаете голоса или тремор? Тахикардию или недержание? Манию или неспособность сидеть спокойно в кресле по причине того, что я прописал вам такие транквилизаторы, от которых все ваши мышцы превратились в мясной фарш?
В первый год своего назначения Мукти старался. Он брал кипы записей и сидел допоздна, прорабатывая до мелочей все эти «консультации». На собраниях отделения он спорил по поводу финансирования и навлек на себя неприятности со стороны администрации. Его неисчерпаемая энергия била через край — он был всего-навсего человеческим аппаратом, которым управлял демон амбициозности.
Достаточно скоро Шива Мукти понял, что у него нет на это никаких оснований. Ему приходилось без конца зубрить в надежде, что когда-нибудь он столкнется со случаями синдрома Капгра (какие-то незнакомцы присваивают себе личины членов семьи несчастного больного), или де Клерамбо (удивительным образом, эту обманутую женщину страстно обожал министр иностранных дел Франции), или даже эпидермозоофобии (субъект заражен морскими вшами либо еще более экзотическими паразитами), но суровая действительность заключалась в том, что в основном пациенты, которые проходили в его двери — или которых приводили либо привозили, — были крайне находчивыми да к тому же ужасно многословными шизофрениками.
Шизофреники с их лишенными метафор описаниями собственных похожих на лабиринты тайн, инопланетных похищений и побегов из тюрем; шизофреники с их утомительной неуемностью и еще более невыносимым самобичеванием; с их ужимками, гримасами и наклонами с целью выяснить, не спрятано ли под столом у Мукти подслушивающее устройство; шизофреники, которые, точно сумасшедшие попрошайки, вечно среди нас и для которых — Мукти, надо отдать ему должное, все же был толковым и честным психиатром — он мог сделать так немного.
Само собой, он мог умерить пыл, мог насильно держать человека в клинике, мог гарантировать, что сотрудники социальной службы начеку и что бедные черти не займутся самолечением вплоть до полного забвения, но он не мог исцелить их — это было в руках Бога или богов, случайностей или Случая. И если это было в руках божества, то довольно остроумного, распределяющего души больных согласно тому же правилу, что обычно применялось в самых тупых представлениях, а именно Правилу Трех Третей. Одна треть больных была неизлечима, другую можно было с помощью лекарств довести до еле ковыляющей видимости нормального состояния, а третья в конечном счете неожиданно выздоравливала.
Шизофреники — что особенного мог с ними сделать доктор Мукти? В конце концов, этими проблемами занимались целые исследовательские институты, клиники для проведения группового психотерапевтического лечения в неформальной обстановке, в которых работали исключительно профессионалы; на этом поле было довольно тесно, места попастись оставалось немного. Кроме того, теперь все стороны сходились в том, что если прорыв когда-нибудь наконец случится, то в области фармакологии. Такой всем-психиатрам-психиатр, как он, вряд ли мог внести значительный вклад. Не существовало оригинального способа общения с теми людьми, которые считали, что чем больше чешешь, тем меньше чешется, равно как не было революционной диеты для тех, кто полагал, что все продукты производят в подземных жилищах насекомых в Минроуде.