— Слепого опыт учит. Пусть сперва отведает моего меча, а там будет видно.
И эта уверенность не была пустой похвальбой — не раз уже приходилось ему участвовать в поединках, и он всегда с честью выходил из боя.
ГЛАВА IV
Оскорбительные слова Ламотта и последовавший за ним вызов, сделанный в присутствии стольких людей, не могли остаться тайной: слухи распространились среди войска, а затем и по всему городу. Иниго и два итальянца, явившиеся с ним в дом Просперо Колонна, обнаружили, что там уже ни о чем другом не говорят; сюда начал стекаться цвет итальянской молодежи, искавшей у Просперо, своего вождя, совета, как надлежит себя вести. Один за другим прибыли все те, кого назвал Фьерамоска, и многие другие; вскоре число их достигло пятидесяти. Послышались гордые, пылкие речи, и по лицам и поведению говоривших видно было, как жгло им душу нанесенное оскорбление. Некоторые из испанцев, накануне вечером присутствовавшие на ужине и рассказавшие о нем своим итальянским друзьям, тоже явились сюда; они смешались с толпой итальянцев, повторяя то или иное словечко Иниго или пленников, делая свои замечания, предлагая условия договора или ссылаясь на всякие примеры, и тем самым еще более разжигали пламя гнева, и без того уже пылавшее достаточно ярко.
Все это общество теснилось у входа, во внутреннем дворике и в зале нижнего этажа, где братья Колонна имели обыкновение выслушивать своих людей и решать дела отряда. На стенах залы сверкали их доспехи, отполированные и блестящие как зеркало, богато украшенные золотом и тончайшей резьбой. Здесь же хранилось и знамя отряда, на котором была вышита колонна на розовом поле, с девизом: «Columna flecti nescio»[15]; ту же колонну можно было увидеть и на щитах которые вместе с другим вооружением занимали почти все стены. В глубине зала, на двух парах больших деревянных козел, было развешано полное конское снаряжение — седла и чепраки из великолепного красного бархата, украшенные гербами рода, и богатые уздечки, сплошь расшитые золотом, — снаряжение, достойное столь благородных синьоров.
Шесть соколов в шапочках, привязанные к серебряной цепочке, сидели на жерди, прибитой поперек окна; тут же находилось полное снаряжение для соколиной охоты, которую так любили знатные люди в те далекие времена.
Через несколько минут в дверях показался синьор Просперо Колонна, перед которым все расступились и склонили головы. Он прошел вперед, приветствуя всех с благородным достоинством, медленно опустился в красное кожаное кресло у стоявшего посреди комнаты стола, за которым он обычно работал, и вежливо пригласил всех сесть.
Синьор Просперо был одет в черный бархатный плащ, расшитый арабесками; на шее у него висела толстая золотая цепь с золотым медальоном тонкой чеканки. На поясе он носил кинжал кованой вороненой стали. В этом простом одеянии его величественная осанка и бледное матовое лицо с высоким лбом, казавшимся средоточием незаурядного ума и силы духа, внушали то почтение, которое воздается душевным качествам скорее, чем преимуществам рождения и состояния. У него были густые брови, бородка, подстриженная по испанской моде, и неторопливый, пристальный взгляд, по которому, сразу можно было узнать могущественного и влиятельного синьора.
Предстоящему поединку он придавал чрезвычайно большое значение не только потому, что дело шло о чести итальянского оружия, но и потому, что в таких обстоятельствах, когда борьба между двумя могущественными королями велась с переменным успехом, исход турнира мог иметь серьезные последствия для него самого, для его рода и для всей его партии. Победа в поединке, молва о которой, несомненно, разнеслась бы далеко, принесла бы славу его воинам и его знамени: к тому же, кто бы ни остался победителем, испанские и французские военачальники поостерегутся впредь наносить оскорбления дому Колонна и станут искать его дружбы.
Всем известно, какая упорная и долгая борьба елась на римской земле между партией Колонна и партией Орсини; и хотя теперь, в результате возвышения Александра VI и Чезаре Борджа и их вымогательств, обе партии пришли в упадок, но при какой-нибудь счастливой случайности, с помощью чужеземцев или благодаря собственной доблести они могли бы вновь обрести былую славу. И вот теперь представлялся удобный случай схватить фортуну за волосы.
Проницательный кондотьер знал кипучую натуру Фьерамоски и видел, что юноша горит жаждой славы и любовью к отечеству: он нередко наблюдал, как речи Фьерамоски возбуждали в его товарищах стремление показать себя истинными итальянцами, и понимал, какую поддержку он мог теперь оказать ему и. собственным примером и умением разжигать речами то божественное пламя, которое делает человека способным на великие подвиги.
К нему он и обратился, начав говорить. Он сказал, что кое-что уже знает о происшедшем, но желает выслушать эту историю во всех подробностях, чтобы немедленно принять решение. Этторе поведал о случившемся, восхищаясь речами Иниго в защиту итальянцев. Выслушав его, синьор Просперо встал и обратился к присутствующим с такими словами:
— Славные синьоры! Если бы вы были иными людьми и если бы я на собственном опыте, проделав с вами столько кампаний, не убедился в вашей доблести, быть может я бы счел нужным напомнить вам о наших предках, которые своими ратными подвигами вознесли славу нашего отечества так высоко, что весь мир был ослеплен ее сиянием. Мрак и несчастья десяти веков не смогли погасить последние лучи этого блеска. Я напомнил бы вам, что те, кто явился из-за гор, чтобы упиться итальянской кровью, те, кто теперь оскорбляет нас и насмехается над нами, прежде дрожали при одном имени римлянина. Я сказал бы вам, что дерзкая наглость этих людей дошла теперь до того, что вырвав у Италии — а уж какими средствами, про то знает Бог, — корону, делавшую ее царицей народов, завоеванную потом и кровью, они считают, что и этого мало, ибо мы все еще держим меч в руках и носим на груди латы. Они хотели бы отнять у нас даже право сражаться и умирать за нашу честь. Я сказал бы вам: «Поднимайтесь! Пойдемте все, ринемся на них! Обрушимся на этих алчных разбойников, презирающих всякое право!» И ваши взоры мне порукой, что итальянские мечи опередили бы мои слова.