Собака смотрела на него.
— Ладно, — пробурчал он; мотнул головой, словно просыпаясь, и разом влил в себя половину налитого. — Так вот, что говорю-то. Пока можешь, живёшь надеждой. Из кожи лезешь. Всё кажется: чутка напрячься и всё как по маслу пойдёт. А на поверку, действительно — кажется только. А потом надежды рушатся окончательно. А случается, что ты и сам их рушишь, отчаявшись. Потом ломает… Долго, муторно… На стенку лезешь. И вот проходит время, смиряешься, появляется новый огонь какой-то в жизни или старый удаётся раздуть; глядишь — снова мир цветным стал. Да и вискарь тот же — он же не ради цвета покупается. Цвет цветом, а налей туда воды крашеной — и не купит никто. И порой вспоминаешь то, без чего жить не мог, а оно тебе уже и на фиг не надо. Как же так выходит? То жизни себе не представлял без этого, а то — хлам. Вот тебе и загадка!
Собака смотрела на него. Слушала, навострив уши, не пропуская ни слова. Будь у неё речевые способности, она могла бы повторить всё, что он сказал, до последней буквы. Смысл был ей недоступен, но каждое слово впечатывалось в собачью память с уверенной ясностью. Всё, что она могла, — слушать. И запоминать. И смотреть. Человеку было этого достаточно. Казалось бы! В мире столько ушей! Вдвое больше, чем ртов… А поговори с кем-нибудь, когда впрямь нужно высказаться, и сразу покажется, что наоборот. Молчаливые слушатели в дефиците. Мир слишком шумный, чтобы подать в нём голос и надеяться, что он будет услышан. Все умеют говорить: косно или красноязычно, запинаясь или гладко, как с горки на санках, с упрёком или с наставлением. А вот слушать…. Слушать в его окружении умела только эта чёрная, как чёрт, псина.
— А бывает наоборот. Не придаёшь значения тому, что есть. А потеряешь — взвоешь. Или не взвоешь. Вот то-то и оно. Как бы это заранее знать, что в жизни действительную цену имеет, что — привычка простая, а что — развлечься только, да самолюбие потешить. Взять красный маркер да пометить, мол, без этого вот не будет жизни, а без прочего вполне прожить можно. И существование всякого человека тогда осмысленнее и плодотворнее станет, это уж наверняка. Но, вишь, устроено иначе. Цену тебе только при потере объявляют. Даже нет. Не цену. Ценность. Живём как с повязкой на глазах.
Человек вздохнул. Ему вдруг показалась ужасно логичной эта мысль о маркировке ценностей. Простой и в то же время досадной от своей очевидной несостоятельности. Он был далеко не глуп, чтобы понимать, что в пылу юности или желания, когда человек горит идеей или вожделеет, хоть сам архангел спустись к нему и воструби о том, что эти его порывы не стоят и ломанного гроша, процент воззревших и последовавших совету будет весьма жалок. Да, сейчас он мог с определенностью разграничить свои важные и, напротив, бессмысленные шаги, события, определить важных и неважных людей, но всё это разграничение не имело бы ровным счётом никакого значения для него тогдашнего, когда он только стоял на пороге своих так называемых свершений. И все эти «знать бы заранее…» вздохи — не больше, чем отголоски глубоко засевшей жалости к себе; не больше, чем обида на жизнь, на несовершенство и несправедливость мироздания.
Человек допил и налил снова. Уже не стал любоваться переливами напитка на свету. Немного поболтал в бокале жидкость. Да. Сегодня свет ему включать определённо не хотелось. Не хотелось видеть, слышать. Хотелось замереть на вечер. Исчезнуть. Стать просто частью обстановки своей квартиры, не двигаться, не воспринимать. Не думать. Но слова предательски сами лились в темноту, смотрящую на него своими жёлто-оранжевыми глазами. Он говорил — то ли по привычке, а то ли спасая себя от более глубокого разговора с самим собой. Жизнь дала течь. В пробоину быстро набиралась вода, и вся махина его бытия: сути, ценностей, опыта, взглядов, отношений, службы — стремительно кренилась на бок. Он устал думать. Голова пульсировала от копошащихся в ней назойливых грызунов, и это было настолько невыносимо, что «напиться и забыться» казалось ему вполне логичным выходом. Человек искренне надеялся, что ему удастся как первое, так и второе.
— И вот она на меня взъелась: «Не бей, не бей»…
23:58
В темноте вспыхнул экран телефона, и через мгновенье тишина разразилась хриплым, бодрым, максимально не соответствующим обстановке и настроению человека рингтоном. Он почувствовал себя некомфортно. Словно что-то противоестественное вклинилось в его планы, в его ночь. Яркое и гремящее. Назойливое. Чужеродное. Совсем не такое, как бокал с ви́ски. Совсем не такое, как цветные пятна собачьих глаз.