«Придя на работу, я сел за стол и принялся думать о девушке, которую я оставил в лодке. Я из‑под нее выполз и пошел на работу. Я стал думать над этим, и, чем больше думал, тем непонятнее мне все становилось. «Куда она пойдет после того, как проснется?» — спрашивал я себя. — «Не может ли например она повеситься?» Известно, что в Париже многие девушки вешаются. Но я отбросил это предположение. Повеситься в лодке не на чем. Вряд ли она сможет повеситься на весле. В своей жизни я видел только одного человека, которому удалось повеситься на весле — кстати это был интересный феномен. Но не буду на нем останавливаться.
В сущности, если разобраться, поступок мой не так уж и хорош — выползать из‑под спящей девушки. Я вернулся на набережную, но лодки с девушкой уже не было. Точнее лодка‑то была, но девушки в ней уже не было. Тогда я вернулся на работу и вторично подумал, что поступил не хорошо. И вот, подумав так, я вдруг, сидя на работе, понял, что страшно влюбился в нее, и что в душе моей начался любовный пожар.
С тех пор прошел уже почти год, а я все ищу ее и никак не найду. Кто скажет мне хотя бы, стоит ли ее искать среди живых? Быть может, я сам, тем что не разбудил ее тогда отправил ее в мир иной? Могла ли судьба так злобно поступить со мной? Как бы там ни было, я продолжаю ее искать и по сей день. Я часто бываю в той самой бане, но девушки найти там не могу. Меня там уже все знают и даже не хотят пускать; женщины страшно ругаются, как только могут ругаться француженки — они совершенно не согласны терпеть мое присутствие в их, как они выражаются, исключительно женской бане. Подумаешь! Испытай они такую любовь, они забыли бы даже, что они женщины!
Я позабыл обо всем на свете. И если я бы был женщиной — забыл бы и об этом. Есть моя прошлая жизнь — двадцать, кажется, лет назад, и есть эта ночь, и есть эта баня. Как я попал из такого дремучего места в центр Парижа? И куда девалась прекрасная незнакомка, всю ночь плакавшая от счастья? К моей великой досаде женщины безобразно разгуливают по Парижу одетыми, в то время как я ни разу не видал на своей возлюбленной ни клочка одежды. Как мне ее найти среди этого вороха материи? Ведь и она тоже ее носит! Но быть может, у нее есть определенный день в году, когда она выходит на прогулку такой, как я видел ее? Тогда это наверняка в тот самый день — в день нашей свадьбы. Наша свадьба произошла во сне, когда мы спали на дне лодки, в ворохе осенних листьев.
Кто может мне посоветовать, что мне делать? И как он может это сделать, если я не слушаю ничьих советов? Чуть только заслышу от кого‑нибудь совет — сразу бью его в лицо, а если под рукой что нибудь горячее, то и выливаю это на него. Один старичок мне посоветовал. Ох уж как я бил его — мне самому даже стыдно. Я бил его канцелярской скрепкой по ключице. Согласитесь, это неординарный метод. Правда, после я долго жалел его. Я носил ему в больницу цветы, а потом и на могилу несчастного. Как непредсказуема судьба! Оказывается, у него нечем было заплатить за лечение, но из больницы его не выгоняли из жалости. Он голодал и в конце концов умер от истощения. У него не осталось денег даже на похороны, и я заплатил для него за место на кладбище. А я приносил ему такие роскошные цветы! Медсестра рассказала мне потом, что он цветы вообще ненавидел, и тут же их выбрасывал в окно на внутренний двор больницы. «На нашем кладбище их использовали для венков», — сказала она мне. Подумать только! Мои цветы, подаренные от чистого сердца, использовали для венков! И я ничего об этом не знал… «Потом, впрочем, — рассказывала медсестра, — старичок перестал выбрасывать мои цветы, и стал питаться ими. Бывало, пересиливая тошноту, он поедал почти что целый букет». При этих ее словах на глазах моих выступили слезы. Бедный старик! Я отвернулся. «Я вас понимаю, — говорила медсестра. — Зря я вам это рассказываю… а еще он не любил розы», — и тут я вспомнил, какое бывало лицо у старичка, когда я приносил ему розы. «Да–да, он не любил розы, шипы, понимаете, шипы… зря я вам это рассказываю, — вздохнула она, увидев, как я горько рыдаю. — Простите, месье. Но я вам вот еще что скажу. Его рвало этими шипами, понимаете…» — при этих ее словах я кинулся вон из больницы и больше туда никогда не приходил.