В кабинете все было по-прежнему – и разбросанные ящики и кипа разлетевшихся по всей комнате, бумаг и кресло, которое моментально отшвырнул в сторону Холмс, кинувшийся к столику с пузырьками.
– О Боже! Неужели это все мое? – бормотал Холмс, набивая ими карманы, цилиндр и перчатки. Я смотрел на Холмса, с нетерпением ожидая того момента, когда последний пузырек окажется у него, и мы, наконец, сможем покинуть замок.
Через несколько минут мы с нашей драгоценной ношей пустились в обратный путь. Взошла луна. Ее свет ложился на пол галереи четкими прямоугольниками узких, как бойницы, окон.
Как только мы вступили в галерею, часы на башне замка начали бить полночь. Мерные удары колокола раздавались прямо над нашими головами, возвещая наступление того часа, когда, по преданиям, разверзаются могилы и неприкаянные души выходят на свободу.
– Полночь… – как-то зловеще сказал Холмс, и пузырьки у него за пазухой зазвенели.
По галерее пронесся легкий ветерок. Где-то внизу хлопнула дверь. Я застыл.
– Тише, Холмс! – прошептал я. – Тише! Там, кажется, кто-то есть.
Холмс замер. Стало так тихо, что удары собственного сердца оглушили меня. Я в очередной раз в душе проклял Холмса и его дурацкую затею с пузырьками.
– Уотсон, – еле слышно прошептал Холмс, – вы…
Протяжный, тупым ножом резанувший по нашим натянутым нервам скрип в клочья разорвал тишину древнего замка. Казалось, этот скрип заполнил собой все – коридоры, комнаты, залы, галереи – каждый уголок замка Блэквудов, от подземелий до шпиля старой башни. У меня подкосились ноги, и я, бессильно цепляясь руками за стену, сполз на пол.
Послышался далекий протяжный, нечеловеческий вой. Вслед за этим раздались тяжелые, мерные шаги и гнетущий звон цепей. Ни разу в жизни я не слышал ничего более ужасного. Мне было плохо, как никогда. К тому же сверху на меня рухнул трясущийся от страха Холмс. Он попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему. Шаги приближались – нижняя зала, поворот налево, винтовая лестница, узкий переход в оружейную – все ближе и ближе. Я попытался вспомнить хотя бы одну молитву, но тщетно: от страха все они вылетели у меня из головы.
– Уо…уоу… – я понял, что Холмс хочет что-то сказать мне. – Уо-отсон… Н-н-ниша…
Лязганье зубов мешало Холмсу выразить свою мысль более отчетливо, но я понял, что поблизости есть укрытие! Не теряя ни секунды, я собрал остатки сил и быстро пополз вдоль стены, пытаясь в темноте обнаружить нишу. В том месте, где галерея поворачивала под прямым углом к лестнице, Холмс тяжелым мешком свалился с моей спины и прошептал:
– Это здесь, Уотсон… Это здесь…
Нища была не особенно большой, к тому же, значительную часть ее занимала какая-то статуя, но выбирать не приходилось – шаги доносились уже с лестницы, ведущей на галерею. Мы кое-как забились за постамент и затаились.
И вовремя! В дальнем конце галереи происходило какое-то движение. Что-то зловещее, кошмарное, пугающее двигалось в нашу сторону в темноте галереи. Звук шагов гулким эхом разносился по всему замку. Сам Древний Ужас поднялся из бездонных глубин времени. Миг – и он вступил в полосу лунного света.
Да! Это был призрак! Кровь застыла у меня в жилах. Громадная белая фигура, неизбежная, неотвратимая, как смерть, то исчезала в темноте, то вновь появлялась в лунном свете, с каждым разом оказываясь все ближе, ближе, ближе…
Мгновенно заткнув Холмсу рот, я вжался в холодный пол, уже ни на что не надеясь.
Шаги призрака прогрохотали где-то рядом и стали удаляться. Потом начался ад. Весь замок ходил ходуном: страшные удары следовали один за другим, стены тряслись, с потолка сыпалась штукатурка, пол под нами дрожал, как во время землетрясения, статуя, стоявшая в нашей нише, не удержалась на постаменте и со страшным грохотом рухнула, лишь по счастливой случайности не задавив нас с Холмсом.
Этот кошмар продолжался почти всю ночь. Наконец, удары смолкли, и наступила тишина. Но ненадолго. Крик, в котором слилось все – боль, страх, мука, тоска и отчаяние – потряс нас до глубины души. Меня прошиб холодный пот, Холмс тоже попытался что-то крикнуть, но я продолжал крепко зажимать его рот. Эта ночь была самой ужасной ночью в моей жизни. Казалось, она никогда не кончится, и, когда начало светать, я с трудом поверил в это. В бледном свете наступающего дня отчетливее стали вырисовываться обломки упавшей статуи. Похоже, это была Венера Милосская.
Холмсу, наконец, удалось высвободиться из моих объятий. К моему удивлению, он был совершенно спокоен. Холмс встал, отряхнулся и решительно направился в ту сторону, где ночью скрылся призрак.
– Постойте, Холмс! Подождите! Куда вы?! Холме даже не обернулся.
– Да подождите же! Вы с ума сошли?!
Как бы в подтверждение этому Холмс весело захохотал.
Бродить по замку со свихнувшимся Холмсом мне не улыбалось, но оставаться в одиночестве не хотелось еще больше.
Выкарабкавшись из ниши, я быстро догнал Холмса, и мы зашагали вглубь замка. Оставив позади галерею, мы не стали подниматься на четвертый этаж, как прежде, а, наоборот, спустились вниз по крутым ступеням и остановились напротив тяжелой дубовой двери, потрескавшейся от старости. Холмс осторожно подошел к ней, прислушался и рывком распахнул ее. Я едва не заорал от страха.
– Не то, – спокойно сказал Холмс, заглянув внутрь, и аккуратно прикрыл дверь.
Около следующей двери картина повторилась. Таким образом, мы миновали шесть или семь дверей. Наконец, распахнув очередную дверь, Холмс издал невнятное восклицание. Я осторожно выглянул из-за его плеча.
Картина, представшая нашему взору, была ужасна. Весь пол комнаты, которая, судя по всему, была спальней Дэниела и его супруги, был усыпан битым кирпичом, ночной столик и пара кресел были разбиты буквально в щепки, как бы в припадке безудержной ярости. Массивные кровати с резными спинками были изуродованы до неузнаваемости. По всей комнате летал пух из распоротых подушек. В стене спальни зиял огромный пролом, перед которым на груде битого кирпича лежала маленькая потрепанная книжка. На ее обложке кроваво-красными буквами было начертано: «Торжество добродетели».
Глава 11.
Некоторое время я стоял молча, ничего не понимая. Пропавшая книга никак не ассоциировалась у меня со спальней лорда Дэниела Блэквуда, а спальня лорда никак не ассоциировалась с грудой битого кирпича.
Холмс шагнул внутрь, поднял с пола один из кирпичей и осторожно понюхал его.
– Хм, – пробормотал он безо всякого выражения. – Кирпич.
Услышав спокойный голос Холмса и осознав, что к нему вернулась его обычная любознательность, я понял, что ночное потрясение прошло для моего друга совершенно бесследно. Спокойствие Холмса мало-помалу стало передаваться и мне.
– И в самом деле кирпич, – нервно съязвил я. – Как вы догадались?!
– Это же элементарно, Уотсон, – оживился Холмс. – Многое кажется необъяснимым и загадочным… – начал он свою любимую фразу, но, видимо, каким-то шестым чувством осознав, что я над ним издеваюсь, вспылил.
Решив не спорить с великим сыщиком, я пробрался к зияющему в стене спальни отверстию и поднял с пола «Торжество добродетели», чем окончательно вывел Холмса из себя.
– Уотсон! Ради Бога, ничего не трогайте! Вы мешаете мне вести расследование! Все должно оставаться на своих местах!
С этими словами он отнял у меня книгу, присел на кирпичную груду и, брезгливо морщась, стал перелистывать страницы.
Я тем временем осматривал пролом в стене. Кирпичная кладка шла лишь с внутренней стороны, скрывая собой неотесанные каменные глыбы, которые, вероятно, были свидетелями нашествия Вильгельма Завоевателя. Кое-где между глыб торчали потемневшие от времени бревна.