Знаю другого человека, ходит по ведомствам с добрым вроде намерением, а поддержки так и не встретил. «Не любят меня, верно, — заявил при встрече с вызовом. — Но позвольте спросить: почему? — И зло прищурил глаза: — Зависть снедает. Такие деньжищи у меня. О доброте говорите? А доброты-то и нет, не существует! Есть расчет. Каждый для себя хочет сделать получше».
Суть обиды оказалась непростой. Человеку этому шестьдесят. Не в праздности годы миновали — в трудах. Имел сад, пасеку на 50 ульев, но за все лето яблока с ветки не сорвал для собственного удовольствия. Дочери попросят яблок — наберет падалиц: мол, ничем не хуже. Все для рынка берег. Туда и мед бидонами отвозил. А цены — много выше, чем у других.
Умерла под старость жена. Дочери уехали — ни письма от них, ни привета. И вот ходит бобыль по учреждениям, деньги, и немалые, хочет передать обществу. Предлагает построить на них в родном селе школу — потребность такая есть. Одно лишь условие ставит — на здании должна быть табличка: мол, на средства такого-то построено в дар сельчанам. Однако ни сельсовет, ни в районе согласия не дают. «Дурная память, — так и сказали. — Пользовался после войны трудным положением, обирал людей. Да и позднее слыл крохобором».
Вот так — век прожит, теперь хочется добрый след оставить. Полагал человек, что деньги — всё, они вес, авторитет придадут, возвыситься помогут. В прежние времена, конечно, по его замыслу получилось бы — церковноприходскую школу или сиротский дом открыли бы. Теперь доброте в обществе цена иная. Видят люди и долго помнят, жил ли ты исключительно для себя или находил истинное удовольствие в содеянном для тех, кто рядом. И чем больше отдал, тем выше почет.
Высокая ответственность, стремление жить для других побуждают совершать поступки величественные. Есть под Минском деревня Адамовцы. Обычный уклад: пашут землю люди, справляют свадьбы, баюкают внуков. Только говор другой, белорусский. Говор Янки Купалы и Якуба Коласа. В любой хате приветят вас, в каждой вспомнят Ивана Радевича. Рассказывала о нем старая партизанка, связная одного из отрядов отдельной бригады «Неуловимые» Татьяна Степановна Голуб. Сама она потеряла в войну брата, чудом уцелела, хоронилась в кустах, когда гитлеровцы, согнав в сарай детей, женщин и стариков, облили постройку керосином и подожгли. Потом о Радевиче говорили другие, слушал с бьющимся сердцем, и разум не мог постичь движение души человека. Открылась тогда простая и ясная по сути своей истина: существование твое бессмысленно до тех пор, пока ты принадлежишь себе одному, пока не осознал себя частицей великого целого, народа.
Бурлит в Адамовцах жизнь, молодая и сильная. Бурлит вопреки намерению фашистов уничтожить белорусский народ, не оставить от него и рода. Устанавливая «новый порядок», гитлеровцы скрупулезно выполняли задуманное: на территории Белоруссии они создали 260 лагерей смерти и концлагерей, сотни тюрем и гетто. Во время карательных операций фашисты сожгли 692 деревни, в их числе и Адамовцы. Но возродилась деревня, пошли от уцелевших корней молодые побеги, не исчезли фамилии. Не исчезли благодаря мужеству таких, как Радевич.
В войну Иван Радевич был начальником особого отдела партизанского отряда «За Советскую Белоруссию». Воевала с ним и жена, в землянке родившая сына. Валентин — такое дали малышу имя. Во время одной из карательных операций гитлеровцы оттеснили часть отряда, взяли в клещи. Отрезанные от основных сил, люди понимали, что выйти никому не удастся, оставалось одно: принять последний бой. Но среди бойцов находились женщины, подростки. Как старший по званию Радевич уводил отряд в самые топи. Двигались до тех пор, пока болотная тина не подступила многим к подбородку. Ослабевших поддерживали более сильные. Группа остановилась и затаила дыхание. Медленно угасал день. Справа и слева слышно было, как переговаривались фашисты. В болото солдаты не полезли. Да и поверить было трудно, что кто-то отважится на подобное.
Миновала холодная ночь, а партизаны не двигались с места в ожидании, когда немцы успокоятся и снимут заслоны. И тут заплакал ребенок. Перепеленать бы его, покормить да к теплу поближе. Ничего подобного даже в малой мере сделать Надежда не могла. С мольбой и отчаянием смотрела на мужа, на стоявших поблизости. Что могли предложить они, когда даже сухаря не уцелело, когда кровь в жилах и та, кажется, застыла? Ребенок подал голос настойчивее, мать прикрыла мокрой ладонью сынишке рот, прикладывалась губами, чтобы помочь хотя бы дыханием. Услышат гитлеровцы плач дитяти — погибнет отряд. Только не помогали старания, дитя настойчиво подавало голос. Изменившийся в лице, поседевший от муки, Радевич вытащил пистолет…