Пора было вставать, но Глотов медлил, спешить в министерство нет надобности, суббота, а чем занять выходной — не знал. Знакомых в Москве не имел, слоняться по городу в толпе приятного мало, да и не любил толчею. Однако и сидеть в гостинице поднадоело, неделю в командировке. Глотов с досадой представил маету одиночества, он не привык попусту тратить время, и обилие такового теперь угнетало.
Валяться в постели, глазеть на экран телевизора, запершись в номере, конечно, тоска смертная. «В Третьяковку, может, съездить? Не заглядывал со студенческих лет, — подумал Глотов и даже приободрился. — Впрямь неплохая идея — вместо того чтобы блуждать по улицам и тупикам, посмотрит картины. Столько годков пролетело…»
В Москву он приехал тогда после второго курса, увлекался фотографией, не побывать в Третьяковке после Русского музея и Эрмитажа было грешно.
До сих пор хранятся в семейном альбоме фотографии картин Васнецова, Сурикова, Крамского. Старшая дочь попросила купить альбом да и наклеила уголками фотокарточки, какие хранились в коробке из-под обуви. Поразила Глотова в Третьяковке картина Иванова «Явление Христа народу» размерами холста и тем, как написаны фигуры. А еще полотно Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Даже страх сковал, словно сам невольный свидетель случившегося в государственных покоях. Обезумевший царь, только что ударивший тяжелым посохом сына, упавший перед умирающим на колени, поднял тяжелеющее тело царевича, прижимает к себе в ужасе, целует сына в голову и, зажимая рукой рану, пытается остановить льющуюся кровь.
Мало понимающий в живописи, в общем далекий от нее, Глотов тогда был ошеломлен и подавлен запечатленным отчаянием отца, свершившего в приступе гнева зло, осознающего непоправимость содеянного. Смотрел и не мог оторвать взор от того, как слабеющей рукой сын утешает родителя, доверчиво склонил голову ему на грудь, прощает… И лужица крови на ковре…
Захотелось посмотреть на полотна столько лет спустя, интересно даже стало: какое пробудят ощущение? Может, останется равнодушным, пройдет мимо — с возрастом притупляется восприятие, охладевают чувства. То, что волновало прежде, кажется незначимым и пустым, не вызывает восторга и удивления. Жизнь помяла изрядно, верно, научила трезвости и расчету. К сорока годам понял Глотов, что мир нельзя перевернуть, надо принять его таким, как он есть, либо взорвать. Переворачивать мир он не собирался, но и подводить черту рано: дочек обязан поставить на ноги, замуж выдать.
В командировку Глотов напросился. Ехать в Москву должен был другой сотрудник, но Владимир пошел к начальнику отдела и заявил, что поедет сам.
— Ты сектор оголяешь! — ответил начальник отдела. — На кой ляд тебе переться?
— Отпусти, войди в положение.
— Какое еще положение? Конец квартала на носу, а он выпендривается. Прогуляться, видишь ли, надумал.
— Отпусти, прошу тебя…
Начальник видел, что с Глотовым происходит что-то неладное, лезть в душу не решился и уступил:
— Катись к чертовой матери!
Надо сказать, охотников ехать в столицу было нелегко сыскать. На суточные там не проживешь, доплачиваешь из своего кармана. И бегать по министерским кабинетам, высиживать в приемных радости мало. Иное дело, когда посылают к заказчику — на вокзале тебя встретят, о гостинице позаботятся. В Москве ты проситель и горемыка, кланяешься и выпрашиваешь необходимое объединению, а у заказчика — хозяин положения. Волен согласиться с мнением, пойти навстречу, вправе и отвергнуть, указав на загруженность, изменившуюся ситуацию. Вот почему просьбе Глотова даже обрадовались в отделе, пусть едет на здоровье.
Поездка Глотову была тоже в радость. Обстановка в доме для него становилась невыносимой, он задыхался в стенах квартиры, готов был уйти куда глаза глядят, только бы не видеться с женой. Самое постыдное — ложиться с ней в одну кровать. Разругается, дверью трахнет, а деваться некуда, не на лестнице же ночевать: в одной комнате дети, в другой — он с Мариной. Себя презирает, ее ненавидит, а спать приходится под одним одеялом.
На работе Глотов забывался, чувствовал свою необходимость. Он охотно всем помогал, убеждал в прогрессивности новых технологий, которые внедрял отдел в цехах. И ему верили, потому что не только теоретически знал производство и сборку машин для выпуска химических волокон — собственными руками прежде собирал их электрическую часть, каждый узел мог разобрать и собрать с закрытыми глазами.