— Ложись, Володя, поздно уже, — сказала тихо и просительно.
В голосе жены Глотов уловил нотки прощения, желания доверчивой близости, ласки, которая примиряет супругов. Увидел круглые коленки, когда Марина забиралась в постель, полные красивые ноги, В нем пробудилось желание.
Глотов обозлился на себя, но не мог перебороть чувства, разделся и лег. Марина прильнула к нему, жарко целовала грудь, и он грубо овладел женой, быстро успокоился, осознавая, что жена не получила радости и обижена.
Они лежали рядом, два совсем чужих человека. За бетонным перекрытием квартиры по-прежнему безутешно плакал ребенок.
— Душу выворачивает…
— Ты не любишь меня, — прошептала Марина. — В чем я провинилась перед тобой? В чем? Разве моя вина, что постарела?
— Ни в чем тебя не виню.
— Ты же помнишь меня молоденькой, но годы…
— Успокойся. Это я повинен в нашем разладе.
— Тебе одному и детям отдала себя. На работе кручусь, дома дел невпроворот. Хочется как лучше. Жили, сам знаешь, бедно. Помощи не от кого было ждать. У твоих родителей пенсия маленькая, а мои не расщедрятся. И родила двоих, что сказалось на мне…
— Опостылело все, бежать хочется. Как в клетке сижу. Иной раз тошно так станет…
В нем медленно нарастала злость. На кого — неизвестно. Ненавидел себя, жену за то, что подластилась, а он унизился, овладел ею без любви, подчиняясь лишь природному инстинкту. Еще этот детский плач… Глотов терял самообладание, чувствовал, что одно неосторожное слово сейчас, и он сбросит жену с кровати, только бы не лежала рядом. Вскочил и убежал на кухню. Увидел на гвозде нож в узорчатом чехле — подарили его, когда отдыхал в Ферганской долине: халат, тюбетейку и нож с красным шелковым платком. Вот он, выход, мелькнула злорадная мысль, и Глотов потянулся к ножу. Полоснуть себя по горлу, оборвать одним разом мучения и маету жизни. Но тут же отдернул руку, оглянулся, не видит ли кто. Вспомнил о дочках, их горе и недоброй людской молве. Спасение видел в бегстве, уехать куда глаза глядят без промедления… Да, уехать, не то и впрямь случится непоправимое.
В Третьяковской галерее Глотов забыл о своем одиночестве, личных невзгодах, восхищался и скорбел, поражался подмеченной правде и красоте, которая существовала во все времена. У полотен Левитана задержался надолго, несколько успокоился и даже готов был повиниться. Вспомнил сочинение дочери: «Человек должен хоть раз в жизни перенести тяжелую болезнь. Это позволит ему трезво, спокойно проанализировать и переоценить весь пройденный путь…»
Наверное, каждому необходимо оторваться от привычного уклада, думал Глотов, посмотреть на свою жизнь как бы со стороны, чтобы оценить и понять сущее. Может, в погоне за призрачным счастьем обманывался, а счастье и есть твой быт, с горестями и радостями, и этим и определяется твое предназначение на земле.
Глотов подумал о жене, к ней пробудилась жалость. Впрямь часто ли радовал, в отпуск на юг и то единственный раз выбрались. На первых порах не на что было, потом дети связали, каждую копейку на дочек тратили. Лишь после того как старшая в седьмой класс перешла, сумели съездить в Крым. Марина купила тогда дешевого ситчика, сшила сарафан, несколько летних платьев. И все к лицу; сарафан — открытые плечи и руки, свободный покрой. Он нарочно приотставал и смотрел ей вслед, волновала ее походка, плавное покачивание бедер.
У картины Левитана «После дождя. Плес» Глотов вспомнил о своей поездке в Карелию. Только-только прошумел недолгий летний дождь. Он вышел из вагона на мокрый перрон, поднялся на переход, перекинутый через железнодорожные пути, на тихой станции. Влажный воздух как туманом окутывал притихший городок с мокрыми крышами домов, а дальше — прояснившееся небо и пробивающееся сквозь пелену уходящих туч солнце.
В Карелию Глотов уехал на лето, когда первой дочке исполнился год. Жили трудно, Марина рассчитывала каждый рубль, но денег все равно не хватало. Владимир переживал, глядя на то, как пытается жена свести концы с концами, не падает духом. Марина тогда была привлекательна: тонкая талия, полноватые крутые бедра, высокая грудь. На нее заглядывались мужчины. Ей чуточку бы приодеться, а она донашивала девичьи юбки и платья. И он решил податься на заработки, чтобы хоть немного поправить материальное положение, избавиться от нищеты.
Просить помощи у ее родителей, зажиточных, самодовольных, не осмеливались. Родня вроде, а не хватало духу. Тесть, полковник в отставке, получал большую пенсию, прирабатывал продавцом в магазине автозапчастей. Пенсию откладывал на сберкнижку. Дочь была единственная, но не баловал. Убеждение имел твердое: вышла замуж, жить должна самостоятельно. Теща мужу не перечила, побаивалась его, жадничала тоже.