— Поздно уже, — сказал Гаррий, — вам завтра на работу. Это мы вольные…
— Посидели бы, ребята. Когда еще доведется!
— Нам еще билеты на поезд надо перекомпостировать.
Проводил Владимир товарищей до остановки такси. Пока ожидали машину, отошли, развеселились снова, простились радушно. Остался Глотов один, и сдавила горло обида. Не так надо бы проводить ребят, не так. Получилось не по-флотски. Вернулся в дом, Марина как раз со стола убирала. Сел в углу комнаты, не знает, что делать, горько на душе, хоть криком кричи.
— Почему они так обидели? Почему?
— Ты же знаешь их, Володя, — присев рядом, ответила Марина и погладила его по голове, как маленького. — Не обращай внимания…
Сгладилась обида, но не забылась, Разъехались. Иногда и подумает Глотов о том, что следовало бы навестить стариков, но тут же и остановит себя. Не ждут они. Постепенно свыкся о мыслью, что чужой для них. Марина тоже не сильно печалилась. Не запрещал ей, но съездит в праздник и не выберется до следующего торжества, разве позвонит когда. Или мать даст знать о себе, пожалуется на здоровье и придирки мужа.
Когда они явились к родителям, Марина ушла с покупками к матери и долго не показывалась, видно, секретничали, Владимир сидел с тестем в большой комнате, рассказывал о работе на лесосплаве на речке Онде, по которой буксируют плоты в Беломорско-Балтийский канал.
Вышла Марина в сапожках и шубе. Прошествовала, красуясь, перед мужчинами.
— Как обновы, папка?
— Пень наряди — глянется, — буркнул отец.
Одобрил или осудил — этого Глотов так и не уяснил. Одно уловил: погасили эти люди в нем чувство искренности и удивления. Прежде каждый человек был интересен, на любой зов он откликался, готов был протянуть руку бродяжке, кинуться на выручку попавшему в беду, мчаться через весь город, если кто нуждался в нем даже самую малость, а прожив с тестем под одной крышей, начал осторожничать и взвешивать поступки из боязни сделать что-то не так, показаться смешным.
Из Третьяковки Глотов отправился к Москве-реке, решил пройтись по набережной, подышать воздухом. Он находился в добром настроении, один в огромном городе, и этот город не мешал, не давил на него. Глотов вспомнил жену и пожалел, что Марины нет рядом. «Приелась семейная жизнь и сбежал. Хорош, ничего не скажешь…»
В сущности жена и не виновата. Издергали вечная спешка, нервотрепка, постоянная нужда. Много ли знал спокойных дней? Все в непрестанном напряжении, надо пробивать, доказывать правоту, полезность идеи. А почему должен пробивать то, что выгодно? Люди должны благодарить за новшество, а они равнодушны.
Ругает жену, что располнела, обабилась, а сам разве не постарел? Жиром не оброс, верно, но морщины у глаз, чуб поредел, на макушке лысина просвечивает. Характер, надо признать, не сахар. Вспылит, подхватится и уйдет из дому, а Марина дверью не хлопнет, дочек не бросит одних. Выплачется в ванной и снова старается восстановить мир.
Бедность припирала к стенке постоянно. От зарплаты до зарплаты и отсчитывали дни. В театр выбраться — проблема, в гости — тоже ломаешь голову. Безделицу покупать стыдно, добротная и нужная вещь дороговата. У него один костюм — в нем по праздникам и в будни, у нее тоже выбор не больше. Копили, отказывая себе и детям в еде и фруктах, брали что-то в кредит или в долги залезали.
Мечтала Марина съездить к Черному морю, но все откладывала. Получат отпускные, а дыр столько, что о море и думать не приходится. Да и после отпуска на что-то жить надо полмесяца, и оставались в душном городе, в надоевшей бетонной коробке девятиэтажки. Иной раз дом казался ему огромным ульем, в сотах которого копошатся, рождаются, стареют.
Под конец Марина уже не заводила речи о юге. Но наступили перемены. Глотова назначили заведующим сектором, стал он прилично зарабатывать, с квартальной премией приносил и до шестисот рублей. К лету у них скопилась крупная сумма. Владимир выпросил в профкоме путевки в санаторий «Карасан» под Алуштой. Принес и положил на стол перед женой. Она разглядывала синеватые листки, верила и не верила. Убедившись в реальности предстоящего отъезда, заметалась. Надо мужу купить летние брюки, туфли, себе обновы.
На следующий день обегала магазины, подобрала веселенькие ситцы, накроила сарафаны, летние платья, ночь строчила на машинке. В довершение купила широкополую шляпу из рисовой соломки.
В канун отлета почти не спала, боялась: а вдруг будильник подведет? С вечера уложила в чемодан необходимое для прогулок и пляжа. Ходила по комнате, перебирала в памяти вещи, не забыла ли чего.