Освоилась Марина быстро, нашла подруг — одна из них оказалась ленинградкой, а другая приехала из Мурманска.
Новый заезд отдыхающих отличить было просто: они стыдливо раздевались, выставляя белые тела, так выделявшиеся среди массы загорелых курортников.
Пока Владимир спал, жена успевала сбегать на рынок, где торговали женщины с Малого Маяка. Покупала яблоки, сливы, а потом и персики, они только-только начали вызревать. Впервые не отказывала себе, жалея, что нет рядом дочек. Персики любила, брала с собой на пляж. Достанет из сумки, обмоет в морской воде и ест, аккуратно обгрызая косточку.
Она наслаждалась морем, подолгу не выходила из него. В первый день сожгла на солнце плечи и ноги, вынуждена была прикрывать полотенцем. Глотов украдкой наблюдал за женой. Марина заметно располнела, обмякшая грудь выпирала из бюстгальтера, на бедрах рыхловатость, под коленками проступали синие прожилки.
Но жена не замечала увядания, того, что уже не может сравниться с загорающими молодыми женщинами в бикини, с гладкой кожей, длинными сильными ногами. Марина заботливо ухаживала за мужем, что вошло в привычку за годы замужества, стало первой обязанностью, — сама не съест лишнего, оставит ему и детям. Дочки находились в пионерлагере, и она всецело отдавала любовь свою Глотову, больше никого для нее не существовало.
Через неделю загар покрыл ее тело, исчезла синева жилочек, не стало заметно дряблости на полных руках и бедрах, на животе. Марина похорошела, полнота шла ей.
Глотов влюбился в жену, говорил, что она в самом соку, похожа на персик, и не кривил душой. Похвала нравилась ей. Марина преображалась на глазах, как бы расцвела в порыве благодарности.
Пасмурным днем Глотов с женой ушел в горы. Давно манила скалистая вершина за селом. Она обрывалась отвесно, словно часть ее отрезали до подножия, и теперь серый камень темнел тускло среди зелени склона. Миновав виноградники, углубились в буково-грабовый лес. За ним открылись пологие склоны, поросшие густой травой. Чем выше поднимались, тем реже встречались низкорослые крымские сосны, кусты боярышника.
Навстречу спускался крестьянин с косой на плече, за ним шел ослик с копной свежескошенной травы. Ослик был так навьючен, что виднелась лишь голова с печальными умными глазами.
— Идет и едва не плачет, — сказала Марина.
— Не жалей, выносливый.
Осел с копной на спине спускался все ниже к селу, которое виднелось в долине. Подъем стал круче, идти было тяжеловато, с непривычки начинали болеть ноги. На пути попадались отмытые дождями карсты. Становилось прохладно. Глотов пожалел, что не захватил для жены кофту.
— Замерзла? — спросил и обнял Марину за плечи.
— Ветерок свежий, не то что внизу.
Вокруг не было ни души, сколько охватывал взгляд — тянулись горные гряды, яйлы. Под кустом боярышника сели отдохнуть. Глотов привлек жену к себе, она потянулась к нему ответно, обвила шею руками. Чувствуя, как разбухает сердце, Глотов скользнул рукой по платью жены и ощутил ладонью жар бедер…
На Садовом кольце повеяло ароматом жареной баранины. Глотов оглянулся, чтобы удостовериться, откуда плывут запахи, и увидел на доме вывеску шашлычной. Ощутил голод, решил зайти поесть.
Народу в зале сидело порядочно, однако за одним из столиков место нашлось. За ним сидела пара — девушка и парень. Он лет двадцати трех, а спутница немного моложе. Интерьер шашлычной, несколько мрачноватый, облагораживала и оживляла чеканка на стенах.
Подошел официант, поклонился и замер в ожидании заказа. Глотов попросил шашлык, но не слишком пережаренный, зелень, бокал сухого вина.
— Отпускаем только бутылками.
— Давайте бутылку.
— Напиток?
— Спасибо. Вина выпью.
Молодая пара за столиком шепталась, видно, разговор вели долгий. Глотов понял, что девушка в Москве проездом. Знакомы давно, ждали встречи, а теперь маются. Уединиться бы им, высказать те заветные слова, которые приберегли, но негде. Вот и скитаются по городу, заглянули в шашлычную.
— Ворчишь и ворчишь, — ласково сказала девушка парню и погладила его руку. Потом наклонилась и украдкой поцеловала. — Не виновата же…
— Предлагал пойти к знакомым? Предлагал. Так нет: чужие люди, чужие люди…
— Меня понять должен.
— Мне плохо без тебя.
— Миленький мой! Вот приеду на дольше…
Неловко было оказаться невольным свидетелем разговора влюбленных. Глотов дождался, когда подадут вино, внимательно принялся разглядывать этикетку на бутылке. Подумал, как пустячны ссоры, придирки. Не вечны люди на земле, жизнь каждого — лишь миг в общем течении бытия, и надо ценить время, дорожить молодостью, наслаждаться ею. Не понимаем, оказываемся глухи, гонимся за призрачным успехом, слишком заняты собой, заботимся исключительно о себе, спохватываемся, когда годы ушли, поблекла красота. Видно, впрямь надо перестрадать, чтобы осознать цену дарованного существования на этом свете.