Боюсь писать концовку. Не то снова скажешь, что механически восемь строк вписал, сплошь поцелуи. Как знаешь, но я целую тебя, целую, целую…
Ленинград.
Здравствуй, Володя!
Говоришь, трезво все обдумал? Конечно, ты взвесил свои поступки и действия, а обо мне позабыл. Упрекаешь меня в бездушии, что я позабыла тебя и отвечаю на письма лишь исключительно из чувства такта. Пишешь ты мне письмо, отвечаю и я письмом, ты два отослал, я — двумя. Написал бы десять, и я дала бы ответ ровно на десять…
Какая муха тебя укусила? Гордость моя… При чем здесь гордость? Ты замолчал вдруг. Сначала я ждала твоих писем, все думала, что сегодня обязательно придет знакомый голубой конвертик, ну не сегодня — завтра. После недельного твоего молчания написала снова, но ты не ответил. Чего дуешься на меня?
Может, наша встреча виной? Что приехала, не дождавшись звонка. Так понять должен: истосковалась по тебе. Матери наврала, что к подруге поехала в Кингисепп.
Гостиница, где остановилась. Твои ласки и твои обиды на сдержанность мою. Но не могла я вот так сразу решиться на все, стать безраздельно твоею. Не могла, хотя и понимала, как мучительно было тебе.
Да, я гордая. В последнем письме ты даже написал, что гордыня моя чересчур. Что делать, только гордость гордыне рознь. И быть (прости за выражение) тряпкой не хочу. Что я тебе сделала плохого? Не нахожу места, так мне обидно и горько. Не могу, не в силах просто причинить тебе боль, сделать что-то плохое. Ты это знаешь. В ту последнюю нашу встречу я впервые в жизни позволила прикоснуться к себе.
Пишешь, что испытываешь чувство, будто бы ты не нравишься мне. Поэтому и отчужденность моя, недоверие. Как тебе не совестно? Это же неправда. Значит, плохо любишь, если подозреваешь в корысти. Нет, я люблю тебя, помню каждое твое прикосновение ко мне. Я люблю, а любимого забыть невозможно…
Ленинград.
Здравствуй, Володя!
Как хорошо ты смеялся, когда мы встретились с тобой в Таллинне на вокзале, когда мы бродили по Кадриоргу. Потом долго сидели возле памятника «Русалка» и смотрели на море…
Нет твоих писем, душа изболелась моя. Пишу в безнадежности и плачу. Звучит по радио Лунная соната Бетховена. По-моему, это единственная возможность побыть с тобой. Чувствую растерянность, страх. Да, Володя, мне нужно чуточку повзрослеть, стать женщиной. Я действительно наивна. Но теперь хорошо понимаю тех девчонок, которые в отчаянии отдаются мужчинам — только бы удержать свое счастье. Верят словам, теряют голову, а после расплачиваются, проклинают весь белый свет и ожесточаются. Попробуй определи, что ожидает тебя впереди, зло или добро.
Кажется, Куприн писал: любовь должна быть величайшей тайной. Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться. Как мне не хватает сейчас тебя, как одиноко! Если бы сказали, что дни мои сочтены, то все вокруг наполнилось бы иным смыслом, радостью прощания.
Я знаю, почему мне так плохо, бездомно. Моя любовь не несет в себе заботы о тебе, я не вижу тебя и не могу передать даже малой толики того, чем переполнена.
Терпеть не могу разговоров на эту тему даже с матерью. Не хочу, чтобы затрагивали мой мир, я никого не пущу туда. Впрочем, уже затронули и опошлили. Все знают обо мне и моей любви к тебе, как ты ко мне относишься, чего жаждал, когда приезжала к тебе (сама, дура, поехала!), что будет потом. Все просто и понятно. Странно только, что я ничего не понимаю…
Любимый мой, где ты? Отзовись, я гибну!..
Ленинград.
Дорогой, ничего не получается. А мне так бы хотелось, чтобы ты узнал, как много ты значишь для меня. Твой голос, он звучит и сейчас, вестник из того мира, который мне дорог, — твоего мира. Ты так много значишь для меня, что даже боюсь думать, что могу потерять тебя. Иначе для кого и для чего берегу себя, боюсь даже поцелуев? Скорее бы дождаться нашей встречи. Не могу с кем-то быть. Мать ругает и упрекает, хочет, чтобы не сидела старой девой, ходила по вечеринкам, мол, сколько порядочных парней. А я не желаю и слушать, ты, милый, оберегаешь меня.
Все чаще ухожу из дому, матери отвечаю, что пошла на свидание, — вот она, извечная проблема отцов и детей. Брожу по тихим улицам, далекая от суеты, городского шума. Кругом жизнь, все куда-то спешат, огни рекламы. Я — одна.
Есть у меня места, где я с тобой, где всегда слышу одну и ту же музыку. На Аничковом мосту звучит для меня Первая баллада Шопена. Помнишь, мы стояли на этом мосту? По воде Фонтанки скользили блики неоновых огней — красные, зеленые, желтые.