Взметая белую пыль, приближался танк. Оптика настолько сократила расстояние, что отчетливо различимы были и узкая смотровая щель, и облупившаяся краска на башне, вмятина и след сварки.
— Снаряд! — сказал Багров, сжимаясь в комок. — Скорее снаряд!
«Тигр» неумолимо надвигался. Подносчик возился возле ящика с боеприпасами и беспомощно посматривал то на Багрова, то на снаряды.
— Сейчас сомнет! — Кирилл матерно выругался. — Снаряд!
Подносчик попытался подхватить снаряд и не мог удержать, только пачкал кровью латунную гильзу. Багров перевел взгляд на руки солдата — обе кисти у того были оторваны…
Миловала Багрова судьба: в таких переделках оказывался, но даже царапины нет на теле. Удивлялись солдаты: мол, в рубашке родился. Но на фронте везение призрачно. На берегах реки Нарев гитлеровцы дрались отчаянно, случалось, их танки прорывались даже к командному пункту дивизии.
В бою у города Цеханува довелось сойтись врукопашную и артиллеристам. Наверное, остались бы лежать все, не подоспей подмога. Кирилла тяжело ранило — гитлеровец выпустил в него очередь из автомата почти в упор…
Сохранилась любительская фотография из госпиталя. На ней Багров снят рядом с медсестрой Наташей, женой своей. Фотографировал знакомый в день свадьбы. Врачи заштопали на Кирилле пять пулевых дыр, но раздробленное бедро долго заживало, рана гноилась. Трижды его оперировали, выходила по сути Наташа.
На фотокарточке она улыбается: светленькая, кудряшки на лоб падают, а Кирилл — глаза да нос — опустил на плечо ей руку, тогда еще не обходился без костылей. На гимнастерке два ордена Славы и орден Красного Знамени. Последний вручили в госпитале. Наградные израсходовали на свадебное угощение.
В сорок шестом, когда пошло на поправку, молодые уехали в Залужье. Деревня за войну поредела и обнищала вконец. Многие подворья заросли крапивой да чертополохом. Кирилл погостил неделю и засобирался в Ленинград. Мать всплакнула, но удерживать не стала.
Поселились молодые на Васильевском острове, в большой коммунальной квартире. Петербургский дом с двумя башенками стоит и ныне. Не утерпел Кирилл однажды, поднялся по щербатым ступенькам на третий этаж. Никого из знакомых не встретил, но квартира осталась в прежнем виде: длинный коридор, двери комнат…
Родители Наташи занимали тогда две комнаты. Меньшую, метров шести, и отделили. Вход в нее был с кухни. Видимо, в старое время здесь обитала прислуга. Из окна комнаты виден квадрат мокрого асфальта, мусорные баки в углу. Двор напоминал колодец, солнце сюда не доставало, и потому царил всегда сумрак, а по утрам долго держалась сырость, она просачивалась сквозь щели и в дом.
Кирилл радовался жилищу, в котором поместилась потертая тахта да стол с облезшей краской. Теснота, убогая обстановка занимали мало, — все казалось мелким, незначительным после войны, близости смерти. Иногда просыпался среди ночи от страшного предчувствия боя, лежал минуту, оцепенев, но затем осознавал, где находится, ощупывал свое тело, слышал ровное дыхание жены, и душа его переполнялась счастьем.
Не замечал ни бедности, ни колких взглядов тещи. При нем она сдерживалась, а дочери выговаривала, считала краски баловством для женатого мужчины, долг которого — приносить деньги в семью. Тесть отмалчивался. Замкнутый по натуре, костлявый, с почерневшим от жары лицом (работал на заводе в термичке), он не вмешивался, а возникал спор — уходил на кухню.
Теща вела хозяйство экономно. Вернувшись из магазина, усаживалась за стол, слюнявила карандаш и записывала расходы, высчитывая, сколько уплатила за укроп, лук, мясо, складывала копейка к копейке. Денег хватало, лишек относила молчком в сберкассу. Кирилла с Наташей это мало интересовало, они питались отдельно.
В квартире было прописано восемь семей. Раньше всех просыпалась тетя Паша, она к семи уходила на фабрику. Кирилл слышал, когда тетя Паша наливает чайник, от шума воды и поднимался.
— Разбудила? — говорила соседка хрипловато и затягивалась дымом папиросы. — Прости старую…
Пока Кирилл брился и умывался в ванной, квартира постепенно приходила в движение. На кухне у примусов выстраивались заспанные женщины. Помятые, без причесок, они мало говорили, поеживались после теплых постелей, зевали, думали о предстоящих заботах. Зато вечером кухня напоминала базарный ряд: на столах лежали капуста, морковь, сочилось кровью мясо, белели животы рыб; стучали ножи, из кипящих кастрюль вырывался пар, а женщины, занятые стряпней, судачили о начальстве, спекулянтах с барахолки, у которых можно приобрести и шерстяные кофты, и вязаные носки.