Старался найти объяснение феномену, и в думах приходил другой Кирилл — в гимнастерке, запыленных кирзовых сапогах. Они подолгу спорили. Из тех бесед черпал Багров живительную силу, поступал по совести солдата, боролся с холодной надменностью, заносчивостью, делячеством.
И вдруг инфаркт. В больнице и увидел Багров сюжет давно задуманной картины: бой у города Цеханува, на высоте, где и сам он был ранен. Та высота явилась высотой их жизни, звездным часом, ему они верны до конца дней своих.
Никогда не трудился с таким упорством. Не нравилось. Ставил новый холст и переписывал все заново. Другие соскабливали неудачное место, а он не мог. И тут не щадил себя, работал до изнеможения. Жаждал одного — успеть, все остальное не волновало, отодвинулось на второй план. Замечал переживания жены, порой ему становилось жаль ее, но отгонял думы и спешил.
В минуты отдыха вспоминал умершего отца, каким тот приснился. Не склонный верить в приметы, на сей раз Багров с холодным спокойствием полагал, что отец привиделся не напрасно. Не знавший на веку праздности, он напоминал о себе сыну, предупреждал и заставлял брать кисти, чтобы успел он, сын, сказать людям правду, о которой они забыли. Или не желали знать. Правду о высокой нравственности, честности, которая была, есть и будет началом всех начал, созидающей силой.
Накануне Багров провел возле своей картины всю ночь, а не сделал и мазка. Не нравилось выражение лица раненого. Превозмогая боль, солдат тянулся к автомату, чтобы прикрыть товарищей, не позволить врагу зайти с фланга. Так тянулся Багров к оружию в пылу рукопашной схватки. Вроде все верно и будто иначе. Порывался исправить и боялся, не доверял себе. Забылось многое, изгладилось в памяти, не отзывается душа — переболело что-то, зарубцевалось. Один бы этюд с натуры. Один всего…
После завтрака Багров поехал в правление Союза, на улицу Герцена. Обещал быть на совещании. И просидел там до двух часов дня. Уходя, встретился в коридоре с живописцем Алексеем Ереминым, с ним связывала дружба. Может, и потому, что Еремин тоже фронтовик, на Курской дуге командовал ротой тяжелых танков.
— Слышал, на той неделе начинается просмотр и отбор на всесоюзную? — сказал Еремин.
— Говорили…
— Ты размахнулся, рассказывали…
— Есть такое…
— Друзьям даже не показал.
— Боюсь, если честно.
— Не дрейфь, дружище. Прорвемся.
По возвращении Багров закрылся в мастерской. День выдался солнечный, ровный свет падал на полотно, все на нем как бы пришло в движение. Кирилл долго всматривался в лицо умирающего солдата. Вспомнил, как ранило самого.
Тяжелый тогда бой был. Высотку они заняли ночью и окопались на самом танкоопасном направлении. На рассвете и обрушились гитлеровцы. Багров даже ощутил забытый удар автоматной очереди, отбросивший его в траншею. Кирилл чуть тронул кистью с краской чело раненого, пролегла на челе скорбная складка. Горевал боец, что выбыл из строя, оставил без подмоги товарищей, а им без того тяжело. И тянулся из последних сил к оружию, словно от его участия зависел исход битвы.
Саднило сердце. Багров прилег на диван, долго смотрел на полотно. Смежил веки. Стены мастерской будто раздвинулись, приблизилась сухая земля с полынной горечью и пороховой гарью, ворвались хриплые выкрики, ругань, отрывистая стрельба. Приснился бой, самый разгар его…
От подбитых танков тянул ветер космы маслянистого дыма, он застил свет, мешал артиллеристам наблюдать за полем.
— Танки! Танки держать на прицеле! — кричал охрипший комбат. — Не давайте им развернуться для удара!
Прямым попаданием уничтожило соседний расчет, опрокинуло орудие. Оно лежало на краю воронки, задрав к небу ствол. «Так и нас может…» — подумал Багров, вытирая ладонью пот с лица, и тут же отогнал эту мысль, не до нее. Наводчик Василий Супрун, не отрываясь от прицела, чертыхался.
— Что там у тебя? — крикнул нервно Багров.
— В пузе урчит. Поесть-то не успели…
Пушка подпрыгнула, полетела дымящаяся гильза, упала со звоном и покатилась к куче. А следом крик подносчика Климова:
— Братцы! Снаряды кончились!..
Сибиряк беспомощно оглядывался, высокий, плечистый, грязный от пота и пыли, в располосованной на спине гимнастерке. Кирилл подумал, что старшина после боя опять примется отчитывать Климова: мол, не напасешься на такого, а ему, старшине, откуда брать обмундирование?
— Быстро к соседям! — приказал Багров. — Им боезапас ни к чему теперь!
Но было поздно, гитлеровцы просочились в расположение батареи. Багров бил короткими очередями, укрывшись за лафетом. Отсекал путь наседавшим фрицам Супрун. Пуля впилась ему в висок, он сразу обмяк телом, выронил автомат и успокоился. Кровь текла на гимнастерку, струилась по рукаву в пыль.