Как ни странно, а Жидикина вдохновляла сказка. Да, сказка Андерсена «Русалочка». Казалось, написано о его судьбе — что с того, что говорится о русалочке:
Все больше и больше начинала русалочка любить людей, все сильнее и сильнее тянуло ее к ним; их земной мир казался ей куда больше, чем ее подводный; они могли ведь переплыть на своих кораблях море, взбираться на высокие горы к самым облакам, а их земля с лесами и полями тянулась далеко-далеко, ее и глазом не охватишь!
Особенно трогало одно место:
— Значит, и я умру, стану морской пеной, не буду больше слышать музыку волн, не увижу чудесных цветов и красного солнца! Неужели я никак не могу обрести бессмертную душу?
— Можешь, — сказала бабушка, — если кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, если отдастся он тебе всем своим сердцем и всеми помыслами и велит священнику соединить ваши руки в знак верности друг другу; тогда частица его души сообщится тебе и когда-нибудь ты вкусишь вечного блаженства. Он даст тебе душу и сохранит при себе свою. Но этому никогда не бывать! Ведь то, что у нас считается красивым, твой рыбий хвост, люди находят безобразным; они ничего не смыслят в красоте; по их мнению, чтобы быть красивым, надо непременно иметь две неуклюжие подпорки — ноги, как они их называют.
Русалочка глубоко вздохнула и печально посмотрела на свой рыбий хвост.
— Будем жить — не тужить! — сказала старуха.
«Будем жить — не тужить!» — повторял часто Петр.
Книги читал запоем. Прочитанное запоминал в подробностях, память имел светлую. Увлекательный рассказчик, он был душой любой больничной компании.
На веселый нрав и отзывчивость Жидикина сразу обратила внимание Надя Толстикова, когда навещала тетю Фаню. Выздоравливающие обычно собирались после процедур и уколов в садике во дворе больницы. Инициативу в спорах и толках о жизни всегда держал высокий кареглазый парень. С его мнением считались: знал он много, судил не по годам здраво. Обычно он сидел на скамейке, свесив руку за спинку.
Надя сдавала вступительные экзамены на геологический факультет Ленинградского университета. Жила с мамой и сестрой Верой на проспекте Добролюбова. Отец погиб при штурме Синявинских высот, они с матерью чудом уцелели в блокаду, но среднюю сестру схоронили. Сейчас девушка думала только о поступлении, сильно переживала, боясь, что не пройдет в университет по конкурсу. Хотелось поговорить с парнем — полагала, что учится в институте.
Однажды нарочно задержалась дольше обычного, надеясь, что проводит до проходной, так и познакомятся. Однако парень оставался безучастным, сидел на скамейке, словно прирос. Тогда Надя сама подошла. Он назвал ее по имени — слышал не раз, как окликала тетя Фаня. Но заговорил по-немецки.
— Контрольная на носу, вот и штудирую… Вам пора, а то сестры заругают. Они у нас строгие.
— Скажу, тете помогала, — ответила беспечно. — Вас как зовут?
— Петр… Петр Жидикин, бывший флотский старшина.
— А я воды боюсь. Сегодня с вышки впервые прыгала. Перетрусила!.. Но прыгнула, не то проходной балл могли снизить. В ЛГУ поступаю, на геологический.
Помешала дежурная — напомаженная, напудренная, с плоечкой. Подкатила кресло-каталку и с раздражением выговорила:
— Молодые люди, вас разве не касается? Прием посетителей давно закончен. Расходитесь!
Надя не могла взять в толк, зачем еще Петру каталка, и обомлела: Жидикин обхватил рукой дежурную за плечи, неуклюже перевалился в коляску, уложил непослушные ноги. Развернув каталку на месте, сестра покатила ее по дорожке, толкая впереди себя. Происшедшее представилось какой-то нелепицей, дурным розыгрышем: высокий, плечистый парень, приятная улыбка, прямой доверчивый взгляд — и вдруг инвалид…